— Мои дорогие собратья! Небо ниспослало нам из Европы вестника красоты. Должно быть, само провидение направило его стопы к нашей церкви, которая, без сомнения, является одной из тех обителей на земле, что угодны Всевышнему. Этот храм построен в самом современном стиле, и было бы нелогично, если бы «Страсти господни», которые будут украшать его, были бы исполнены в стиле прошедших веков. Совершенная по своей постройке, церковь должна быть на высоте и в художественном отношении. Вот почему, вознося хвалу движению вперед, мы возносим ее и нашему господу, который не обошел нас своею милостью. Мои дорогие собратья! Вы видите перед собой у алтаря выдающегося художника Поля Лафранса: завтра он начнет работу над вашими «Страстями господними», которыми будут гордиться дети ваших внуков и которые еще больше прославят нашу церковь.
В течение последующих дней пресвитерия в глазах прихожан стала таинственной лабораторией, в которой чудодейственная рука, держащая кисть, посвятила себя всем тонкостям художественной алхимии. Множество любопытных пыталось получить милостивое разрешение взглянуть на работу Лафранса, но господин кюре ни для кого не делал исключения.
Из уважения к художнику господин кюре в первые два дня не заходил в студию. Поль Лафранс обедал за одним столом с кюре и его помощниками, и между аббатом Констаном и художником, которые прекрасно друг с другом поладили, велись бесконечные споры о кубизме, импрессионизме и сюрреализме. Господин Леду ничего не понимал в этих разговорах, поэтому он часто сморкался, делая вид, что простужен, и оправдывал этим свое молчание.
И все же во время четвертой трапезы, устав сморкаться, кюре проявил нетерпение и решил отыскать несколько книг, которые имели бы отношение ко всем этим таинствам. Однако он не осмеливался спросить об этом художника в присутствии аббата Констана. Едва подали десерт, он поднялся из-за стола и очень учтиво проговорил:
— Успешно ли продвигается ваша работа, мсье Лафранс?
— Да. Первая картина окончена. Еще несколько мазков, и она будет совершенна!
Господин Леду, понаторевший за пятнадцать лет в финансовых делах прихода, погрузился в лихорадочные подсчеты. Одна картина за два дня, четырнадцать — за двадцать восемь дней: девятьсот долларов в день. Он почувствовал некоторое разочарование. Вследствие огромного значения, которое он придавал этой работе, ему казалось, что для ее завершения потребуется несколько месяцев.
— Хотите посмотреть? — спросил художник.
Вдвоем они прошли в студию, и господин Леду, представ перед картиной, испустил вопль отчаяния.
— Неужели вам не нравится? — воскликнул потрясенный художник.
Господин Леду покачал головой и нахмурился.
— По-моему, руки и ноги у Христа непомерно длинны. Это производит странное впечатление. Как, по-вашему?
Подобно всякому творцу, отстаивающему свое детище, художник вспыхнул и уже открыл было рот, чтобы возвестить о своих принципах, однако, подумав секунду и бросив быстрый взгляд на господина Леду, он решил изменить тактику.
— Дело в том, что передовое всегда застает нас врасплох! Вы привыкнете к этому, и тогда вам понравится этот стиль. Живопись претерпела коренные изменения. Она уже больше не фотография. И потом, ведь вы же сами настаивали, чтобы мои «Страсти господни» были новаторскими.
— Не отрицаю.
Господин кюре задумался. Сказать по правде, в нем происходила мучительная борьба. И какой только дьявол надоумил его выбрать этого художника? Более того, при первом же знакомстве с его выставкой в музее ему следовало бы предвидеть опасность, которую таит в себе современное искусство применительно к «Страстям господним»! Слово «современное» и успех церкви ослепили его. И он, конечно же, не проявил своей обычной предусмотрительности, заплатив художнику вперед тысячу долларов. Отступать уже поздно. Он не в состоянии отказаться от художника после тех горячих похвал, которые расточал ему. Господин Леду внезапно оборвал ход своих мыслей.
— Господин Лафранс, я не обсуждаю достоинств вашего творчества и думаю, что со временем пойму его. Но я обязан помнить, что у меня восемнадцать тысяч прихожан, которые не столь хорошо подготовлены, чтобы оценить вашу работу. А ведь именно они платят за нее. Так что, пожалуйста, укоротите немного эти руки и ноги. Вы знаете, что я имею в виду.
Художник, казалось, был крайне раздосадован, однако кюре и след простыл.
Сжав кулаки, господин Леду вошел в свою комнату, бормоча:
— Томас, ты просто-напросто спесивый павлин. Ну и заварил же ты кашу! Только потому, что у тебя новая церковь без колонн и с кондиционной установкой, ты решил, что ты пуп земли. Старый дурак, иди и помолись и упроси господа, чтобы он вывел тебя из этого порочного круга. Да еще возблагодари его за то, что он покарал тебя за твою гордыню.
В холле ему повстречался аббат Констан.
— Ну как, господин кюре, что вы думаете о работе господина Лафранса?
— Великолепно! Великолепно!
Не прибавив к этому ни единого слова, господин Леду прошел в свою комнату и упал на колени. Молитва его длилась час. И не иначе как для того, чтобы наказать его, господь посоветовал ему упорно добиваться поставленной цели.
С этого времени господин Леду совершенно лишился покоя. Он заставлял себя восторгаться «Страстями господними», однако его трезвый рассудок говорил ему: «Томас, ты же понимаешь, что эта картина ужасна! Ты накличешь на себя несчастье!» И чтобы убедить себя в достоинствах современного искусства, он посоветовался со священником, слывущим знатоком живописи. Господин Леду приобрел даже несколько объемистых книг на эту тему. Тщетно. Частые визиты, которые он совершал в студию художника, только усиливали его отчаяние. Художники, подобные Полю Лафрансу, столь же бескомпромиссны, как и Десять заповедей. Поль Лафранс продолжал работать в присущей ему манере, и господину Леду казалось, что, чем больше он работает, тем длиннее становятся руки и ноги у Христа. Эти ярко раскрашенные картины с фигурами-гротесками возникали перед господином Леду, словно ряженые в последний день карнавала. Добрый кюре потерял аппетит, и жира у него на шее значительно поубавилось. Со своей кафедры он не вспоминал больше о «Страстях господних», и его прихожане, с нетерпением ожидавшие торжественного открытия, не знали, что и подумать. Уж не случилось ли чего с их кюре?
И наконец случилось самое ужасное. Служитель церкви, отличавшийся чрезмерным любопытством, воспользовавшись отсутствием кюре, сумел пробраться в студию и разглядел картины. После этого по приходу поползли слухи, что вместо людей в «Страстях» изображены уроды и кругом полно крови. Встревоженные домохозяйки не давали кюре проходу, выражая беспокойство. Прикрыв глаза, он улыбался:
— Мадам, я подозреваю, что вы распускаете слухи только для того, чтобы заставить меня удовлетворить ваше любопытство. Все, что вы слышали, — неправда. Однако, если вам так уж не терпится, я могу сказать вам, что святые женщины в «Страстях господних» представляют собой портреты самых достойных дам нашего прихода.
Радостные и успокоенные, дамы покидали пресвитерию с чувством удовлетворения. Напуганный их вопросами, господин кюре не знал, что и делать. Удрученный всем этим, он отважился пойти к аббату Констану. Смирив свою гордыню, он признался ему:
— Господин аббат, увы, кажется, вы оказались правы. Я совершил ошибку. Наши прихожане не подготовлены к тому, чтобы оценить эти «Страсти господни». Что мне теперь делать?..
Аббат Констан, который за это время сумел освоиться с образом мыслей кюре, повел себя, как и подобает добропорядочному священнику. Он не стал его высмеивать, а приободрил и предложил свою помощь. Они принялись за работу и подготовили на десяти страничках рекламку, в которой символическая красота современного искусства преподносилась в самых восторженных выражениях. Рекламку отпечатали, и служки распространили ее среди прихожан. Перед лицом столь непонятного поступка прихожане не на шутку обеспокоились.