В наступившей темноте они поднялись обратно к дому. Хозяин шел с высоко поднятой головой, за ним по пятам трусила собака. Они сидели на крыльце до тех пор, пока совсем не стемнело.
Затем Альберт зажег фонарь. Он прошел по всем комнатам, запирая за собой двери и задергивая на окнах занавески. Свои вещи он связал в узел, похожий на тот, что принес с собой, — ни больше, ни меньше.
Уже была поздняя ночь, когда он лег. А когда проснулся, у него было такое ощущение, словно он и не спал, однако часы показывали четыре часа утра.
Ночь была на исходе, но утренний воздух не принес прохлады. Он взглянул на небо, но звезд не увидел, и земля казалась странно притихшей. Что такое случилось с птицами? Почему они молчат? От вчерашнего обеда у него осталась горстка бобов, и он, не разогревая, съел их с куском хлеба и запил глотком воды.
На востоке, из-под нависших над горизонтом облаков, пробивался бледный рассвет. Надо было спешить…
Собака спала в своей конуре за дверью. Услышав, как она повизгивает во сне, Альберт сначала заколебался, но все же окликнул ее.
Он уверенно вошел в хлев и вынес оттуда топор. Оглядевшись по сторонам, Альберт зашагал по направлению к полю и вскоре оказался среди табака. Нет, это было неподходящее место!
Он направился к реке, туда, где, скрытая со всех сторон зеленым кустарником, лежала маленькая лощина. Альберт тихонько свистнул, собака ответила ему лаем.
И когда она, задыхаясь от бега, приблизилась к нему, он молча ударил ее топором. Затем принялся рыть глубокую яму. Глаза его были сухи, а губы крепко сжаты. Кончив копать, он изо всех сил отшвырнул от себя топор.
Потом Альберт вернулся в дом, взял узел и зашагал навстречу первым проблескам зари.
Он не успел сделать несколько шагов, как из-за ели выскользнула чья-то тень. Батч… Должно быть, она видела его из чердачного окна. Она впопыхах надела платье, башмаки так и не зашнуровала, волосы ее были распущены и падали на спину.
— Здравствуй! Это ты, Мари?
— Куда вы идете… с этим?.. — Она указала на узел.
— Ну да!.. — проговорил Альберт, видя, что ей и так все понятно. — В город. А это место не для меня.
И он зашагал. С минуту Батч стояла в раздумье, потом сделала несколько шагов вслед.
— И вы решили просто так взять и уйти?..
Он молча пожал плечами.
— Я думала, вы мне скажете об этом.
— Зачем это? — Он решил отделаться шуткой. — Или ты, может, со мной хочешь пойти?
Она стояла неподвижно и молчала, затем слегка дотронулась до его плеча, и он тоже замолчал.
— Пойти с вами?.. С вами?..
Некоторое время они стояли молча. Им были слышны голоса в доме Вейланхортов.
— А что, если… — тихо произнесла она. — Я пойду с вами… подождите меня! — И голос ее зазвучал, как вода в роднике.
Он взглянул на нее, посмотрел ей в глаза, оглядел всю с ног до головы. И никогда взгляд его не был так ясен, словно в это злосчастное утро он увидел ее впервые: красиво очерченный рот, загадочная улыбка, стройная фигура, сильные ноги, обутые в незашнурованные башмаки. Только теперь до него дошло, что из всех живущих в этой глуши одна она была не чужой ему — единственный друг, дорогой его сердцу, хоть он никогда и не задумывался над этим.
Единственная часть его владений, которую он хотел бы взять с собой.
— Ну что ж… Значит, пойдешь?
Он заметил ее нерешительность. Обернувшись, она смотрела на дом, который никогда не был ее домом, хоть она и прожила в нем всю жизнь. Он знал, что, если она вернется туда, пусть только чтобы взять что-то из своих вещей, он уйдет один.
Но она просто нагнулась и зашнуровала башмаки. Затем старательно собрала в пучок свои длинные волосы.
И они пошли.
Первую остановку они сделали прямо на дороге. Они шли уже около часа и, добравшись до вершины холма, остановились отдохнуть. Альберт стоял и смотрел на восток. Батч сидела на песке у обочины дороги. Заученным движением, хоть и не без труда, она машинально выводила пальцем на песке: «Альберт — Батч».
Он взглянул на нее, и она покраснела. Он осторожно стер ногой «Батч» и, наклонившись, написал «Мари».
И они снова отправились в путь.
Через щель, образовавшуюся в толще облаков, на них упал луч солнца. Они посмотрели на запад. Над Гранд-Пином висела гряда свинцово-серых дождевых туч, и в косых лучах солнца виднелись темные полосы проливного дождя.
— Видишь, Мари? Они получили свой дождь!
Кивнув, она тихо прошептала:
— Они получили его, потому что ты ушел…
— Верно, — согласился Альберт. — Зато у нас осталось солнце.
Синклер Росс
Окрашенная дверь
Если идти прямиком по холмам, то от фермы Джона до фермы его отца было пять миль. Но зимой, когда дороги заметало, на лошадях можно было проехать только в объезд, а это уже получалось более чем втрое.
— Я, пожалуй, пойду пешком, — сказал Джон жене за завтраком. — Лошадь там по снегу не пройдет, а меня выдержит. Если я уйду пораньше, у меня будет несколько часов, чтобы помочь отцу по хозяйству, и я еще успею домой к ужину.
Энн нахмурилась. Она молча подошла к окну и, надышав в замерзшем стекле отверстие, некоторое время смотрела на конюшню и коровник, темневшие в конце заснеженного двора.
— Вчера вокруг луны было двойное кольцо, — наконец промолвила она. — Ты сам говорил, что, наверно, закрутит буран. Почему я должна оставаться здесь одна? Неужели отец тебе важнее меня?
Он бросил на нее смущенный взгляд и, допив кофе, стал ее убеждать, что ей нечего бояться:
— Ну и что ж, даже если начнется буран? В конюшню тебе ходить незачем. Лошадей я покормил и напоил — теперь им до вечера ничего не понадобится. А я вернусь самое позднее часов в семь-восемь.
Она продолжала дышать на стекло, стараясь сделать из круглого пятнышка симметричный овал. Минуты две он молча глядел на нее, затем повторил с настойчивыми нотками в голосе:
— Я говорю, тебе незачем ходить в конюшню. Лошадей и скотину я накормил и напоил — и сейчас принесу тебе про запас дров. Ладно?
— Да-да… конечно… я слышала. — Голос у нее был такой холодный, будто его остудило прикосновение к промерзшему стеклу. — Еда есть, дрова есть — чего еще нужно.
— Но он же старый человек и живет там совсем один. Что с тобой, Энн? Ты сегодня на себя не похожа.
Она, не оборачиваясь, покачала головой.
— Не обращай на меня внимания. Семь лет как замужем за фермером — пора уж мне привыкнуть оставаться одной.
Просвет на оконном стекле постепенно увеличивался — овал, потом круг, потом снова овал. Поднявшееся солнце развеяло морозную дымку, но его лучи так резко и жестко сверкали на снегу, что казалось, они несли не тепло, а холод. Жеребчик-двухлетка, убежавший от Джона, когда тот водил лошадей на водопой, вернулся и стоял у двери конюшни весь покрытый инеем, опустив голову, поджав живот и выдыхая струи пара. Ей стало холодно от одного его вида, но она не повернулась. Залитые ясным холодным светом белые просторы казались лишенными всякой жизни. Даже видневшиеся вдалеке фермы лишь усиливали это чувство одиночества. Разбросанные в этой бескрайней и дикой пустыне, они вовсе не говорили ей о человеческом мужестве и выносливости. Наоборот, они казались жалкими, затерянными, подавленными неумолимой жестокостью снежной равнины и ясного бледного неба, на котором светило холодное солнце.
И когда она наконец отвернулась от окна, ее лицо сковывала унылая неподвижность, словно и она склонилась перед властью снега и мороза. Джон поглядел на нее с тревогой.