Весь день Фред проходил по магазинам улицы Сент-Катрин, и совесть его была неспокойна, так как он давно уже слышал, что именно здесь прогуливаются знаменитые монреальские красотки, и хотел полюбоваться на них, не стесняемый присутствием жены. Девушек было предостаточно, но ничего «такого уж» он не встретил и, изнемогая от жары, делал множество мелких и бесполезных покупок, из тех, какие обычно совершает человек, угодивший в западню Вулворта. Он купил шариковую ручку и блокнот для Наоми (у нее была привычка хватать его собственную записную книжку и, нацарапав там неоправданно длинный список продуктов, которые надлежало купить, оставлять ее где-нибудь на кухне), шесть пачек сигарет, несколько конвертов, парочку безделушек, долгоиграющую пластинку, две связки книг от букиниста. Наконец, самой легкой и наиболее неудобной его ношей был змей, купленный для Диди: две деревянные дранки, закатанные в красную пластмассовую пленку, и моток дешевой бечевки (ее навряд ли хватит, если он вообще когда-нибудь запустит в воздух эту штуку).
Когда мальчишкой Фред ходил на рыбалку, он никогда не мог поймать ни одной рыбы; играя в хоккей, ни разу не забил шайбы. Он постоянно терпел фиаско во всех играх и спортивных состязаниях. Но он продолжал верить в них, в их необыкновенные, оздоровляющие душу свойства, и сейчас он надеялся, что Диди — жаль, конечно, что она не мальчик, — поймает когда-нибудь рыбу; и хотя она едва ли станет играть в хоккей, зато, может быть, научится ходить на лыжах или кататься на санках с гор. Он давно заметил, что люди относятся к запуску змеев, как к некоему таинству, а на самих змеев смотрят так, будто они живые. Может быть, поэтому его грызло предчувствие, что он еще хлебнет лиха со своей покупкой.
Внутри автобус напоминал товарный вагон, только с окошками, впрочем, от них было мало толку. Если бы с этого автобуса можно было снять стенки и крышу, как снимают бумагу с пачки масла, то обнажился бы продолговатый желтый ком густой и плотной жары, в которую, словно крошки хлеба, были вкраплены приунывшие пассажиры.
Фред энергично пробирался вдоль прохода. Случайно прикоснувшись к юбке какой-нибудь девушки, он испытывал удовольствие, вполне простительное с точки зрения философов, однако мимолетное: повторить то же самое во второй раз не удавалось. Что касается девушек, они либо не чувствовали таких прикосновений, либо понятия не имели, от кого они исходят. Возле кабины водителя виднелось свободное место, и это удивило его, так как вообще-то машина была переполнена. Фред стал проталкиваться вперед, стараясь не поломать свои дранки — как знать, может быть, они когда-нибудь взлетят. Машина дернулась. Не удержавшись, он вылетел на маленький квадратик незанятого пространства, примыкающий к вонючему, раскаленному мотору, покачнулся, стараясь сохранить равновесие, и плюхнулся на узкое свободное место, едва не выронив одну из связок с книгами.
Автобус пересек Шербрук-стрит и невыносимо медленно стал взбираться по Кот-де-Неж и западному отрогу горы. Слух Фреда улавливал привычную мешанину английской и французской речи и отслаивал одну от другой. Фред гордился своим французским и был очень доволен, что говорит на этом языке правильнее многих горожан, хотя и не так бегло: когда Фред обращался к кому-нибудь из прохожих, они обычно просили его, чтобы он говорил по-английски. Зато покупатели — Фред работал продавцом в книжном магазине — понимали его превосходно.
Голоса в автобусе становились все отчетливее, и заинтересованный Фред стал прислушиваться. Он вдруг понял, почему это место осталось незанятым. Рядом сидели двое подвыпивших мужчин, от которых невыносимо разило пивом. Они весело обменивались рискованными шуточками и, казалось, вот-вот готовы были прицепиться к нему. К Фреду вечно приставали всякие пьяницы и попрошайки, выражение пугливой нерешительности на лице выдавало в нем малодушного простака. Он вспомнил, как на какой-то станции один и тот же нищий в течение двадцати минут трижды подходил к нему за милостыней. И каждый раз Фред подавал ему что-то, проникаясь к себе все большим и большим презрением.
Между тем веселая пара становилась все шумливей, и на лицах женщин, находившихся в этой части автобуса, застыло угрюмое выражение. Не то чтобы эти двое кого-то задевали — такие субъекты всегда безобидны. Но каждый старался не смотреть в глаза соседу, опасаясь улыбнуться некстати или, наоборот, принять слишком уж чопорный вид.
— Ну, а этот Пирсон, — проговорил один из пьяниц. — Это же просто осел какой-то. Безмозглый тип, и больше ничего. А его речи… Я сам бы мог произносить такие. Я ведь старый тори, да, старый тори.
— А я старый Синий[7], — заявил другой.
— Ну да? Что ж, хорошее дело, хорошее дело.
Фред не сомневался, что он понятия не имеет, что такое «синий».
— Я выпускник Болиоля[8]. Гу-уп! — Они принялись издавать какие-то обезьяньи вопли, к возмущению пассажиров и собственному удовольствию. — Гу-уп! — снова выкрикнул оксфордец. — Гу-у! Гу-у! Ну и штучка, вот бы тебе такую! — Он говорил о девушке, идущей по тротуару. — Вот штучка-то, ты только погляди! А ножки, ох ты! Ну ножки! Вот это да!
Он оглушительно откашлялся и произнес что-то вроде «шаойл но бейг».
— Хороша, хороша, — говорил выпускник Болиоля.
— Шаойл но бейг! — вопил второй. — Видишь, я еще не забыл свой гэльский, — громко проговорил он, и какая-то женщина, стоящая в проходе, вспыхнула и отвернулась.
Фреду показалось, что фраза звучит непристойно, этот человек произносил ее так, словно бы позабыл весь свой гэльский, кроме определенных слов.
— А как с твоим французским, отец мой? — осведомился выпускник Болиоля. Фред так и подпрыгнул, услышав это обращение. Он притворился, что уронил сверток, и украдкой уставился на соседей. Старший из мужчин, тот, что сидел у окна и разглядывал мелькающие там ноги и юбки с тем же чувством, которое владело Фредом на улице Сент-Катрин, и в самом деле был священником. Мистификация, очевидно, исключалась — его ряса была так изношена, до того испещрена каплями воска и яичным желтком и приходилась ему настолько впору, что он едва ли ее где-нибудь позаимствовал. Его физиономия выдавала уроженца Южной Ирландии. Не успел Фред отвести глаза, как патер молниеносно перехватил его взгляд и состроил обезьянью гримасу, которая выражала, очевидно, какую-то смесь смущения и стыдливости, а может быть, и нечто совершенно другое.
Священник был низенький седой человечек лет под шестьдесят, с треугольной лукавой мордочкой багрово-красного цвета и желтыми, неровными зубами. Лежащие на коленях руки двигались порывисто и выразительно, словно подчеркивая оживленную мимику смышленого лица.
Другой субъект, выпускник Болиоля, был человеком лет пятидесяти, с круглой головой, рыжими, чуть тронутыми сединой волосами, розовой поросячьей кожей, тщательно выбритый и причесанный. Его можно было принять за продавца лотерейных билетов или служащего одного из комиссионных магазинов на Сент-Джеймс-стрит. Он носил дорогую белую сорочку в мелкую голубую полоску и колечко на галстуке. Пухлые руки лежали на набалдашнике трости, глубокие смешливые морщинки разбегались по лицу, воспаленные голубые глазки оживленно бегали. И где они только выискали друг друга, эти двое?