— Я этого не говорил.
— Мы ходили на танцульки весной и в кино в Симко. Ты почему спросил, Джордж?
— Просто так. Я заметил, ты нравишься ей больше, чем Курт.
— Ну да, — сказал он, снова улыбаясь с юношеской уверенностью. — Вот папаше не нравлюсь.
— Я и это заметил.
— Не хочет, чтоб Мэри виделась со мной, — сказал он и опять засмеялся.
Я взглянул на Ханки, собираясь высказать свое мнение, но не решился. Все равно он не женится на Мэри, подумал я, хотя и не потому, что этого не хочет ее отец. Он слишком хорош для нее, слишком не испорчен и простодушен, чтоб им завладела подобная девушка. Она носит чересчур узкие платья, слишком коротко подстригает волосы и очень уж смешлива, чтоб когда-нибудь остепениться и быть доброй женой фермеру-иммигранту. В один прекрасный день она смотается в город со смазливым батраком или сбежит с торговцем кастрюлями для варки на пару. Ханки заслуживал лучшей доли, чем женитьба на этой девушке, но жизнь до сих пор устраивала ему только каверзы. Но он был так уверен, так по-юношески верил в то, что благодаря своему прекрасному здоровью и силе выпутается из любого положения! Как мог я предостеречь его, сказать, что жизнь намного сложнее, что молодость и сила не устоят против уловок молодой женщины и против ненависти старика? Он познает это сам как, рано или поздно, познаем все мы.
— Мориц хочет, чтоб Мэри вышла за Курта, — сказал Ханки. — У меня нет денег. Кто я? Перемещенное лицо, нищий поляк.
— Но ведь Вандервельде и Грюнтер тоже иммигранты.
— Ну да, но у них есть подданство.
Мои размышления об этой девушке, его вечные разговоры насчет паспортов, «бумаг» и прав гражданства вывели меня из себя. Он что воображает, будто стоит ему получить свои бумаги, и он уже больше не рабочий без квалификации? Что каким-то чудом они сравняют его с любым в этой стране?
— Подданство! Вот я канадский гражданин, а что это мне дает? По-твоему, самое главное в жизни — бумаги! — закричал я.
— Да, самое главное, Джордж, если их у тебя нету, — сказал он невозмутимо.
Когда я немного успокоился, я спросил:
— Куда же ты направишься после уборки?
— Получу работу в Бичвиле, на карьере. Дружок поляк там работает.
— И ты собираешься взять Мэри с собой?
— Ну да, Джордж! Что тогда Мориц скажет, а? — Он засмеялся и хлопнул себя по бедру.
Я вполне себе представлял, что скажет Мориц.
Ханки вышел, прихватив свою самодельную штангу. Через открытую дверь я увидел Мэри; стоя на крылечке, она смотрела на Ханки, напружиненная в своем узком платье, как пружинился он, поднимая штангу. У меня было такое чувство, будто я гляжу на туго натянутый шнур, который вот-вот лопнет. Я вернулся в склад и скрутил себе сигарету.
Назавтра вечером, когда мы развешивали табак во второй сушилке, старик Крумлин слишком резко потянулся к решетовке, упал с высоты на пол и сломал себе руку. Мориц Вандервельде ругался и разглагольствовал, чуть ли не обвиняя Крумлина в том, что тот свалился ему назло. Он сказал, что у него мало бензина, и он не может отвезти Крумлина в больницу в Симко, и его отвез в своей машине Френчи Коут. Мы, остальные, дотемна загружали сушилки. Ханки трудился за двоих.
Сезон подходил к концу, и рук не хватало. Теперь нас было только четверо на уборке, но Курт не пожелал слезать со своего трактора и помочь нам. Пренебрегая выразительными взглядами Курта и руганью Вандервельде, Ханки отказывался повысить темп работы.
— Бегать меж рядков не будем, Мориц, — однажды сказал он хозяину. — Нужен табак, найми еще людей.
Вандервельде что-то прошипел по-фламандски, повернулся и ушел с поля. Только нехватка рабочих удерживала его от того, чтобы тут же прогнать Ханки. С того дня мы наполняли один бункер дополнительно. Было уже совсем темно, когда мы загружали сушилку.
Как-то в полдень, во время обеда, Вандервельде появился во дворе с покупателем металлического лома и указал ему на кучу старых поливочных труб и негодного инвентаря возле, склада. Торговец въехал на своей машине в ворота и посмотрел на нас, сидевших за столом, ожидая, что ему помогут грузить.
— Эй, вы там, помогите этому человеку! — крикнул хозяин.
Маккеннон и еще один из нас поднялись, но Ханки громко сказал:
— Нам платят за работу в поле, а не за то, чтоб грузить лом.
Те оба сели на свои места.
Порой я задумывался, кого напоминает мне Ханки, и теперь вспомнил. Старого шотландца-синдикалиста, которого я встретил среди дорожников в Британской Колумбии в первые годы кризиса. То был ирмовец[4], мужественно, с достоинством отстаивавший свои убеждения задолго до того, как появились профсоюзы и коллективные договора, и такого рода люди стали редкостью. «Хозяев можно пронять только прямым действием», — говорил он, бывало.
4
ИРМ — «Индустриальные рабочие мира», анархо-синдикалистская рабочая организация, особенно многочисленная до 1-й мировой войны, вследствие оппортунистической политики лидеров ИРМ после 20-х гг. выродилась в сектантскую группу и потеряла влияние в массах.