Сходство с адом усугублялось еще и зрелищем, на первый взгляд не лишенным живописности, — видом многочисленных лесопилок, вечно дымящих и плюющихся, как демоны, молохов, пожирающих целые леса, которые некогда покрывали склоны гор, а теперь уступили место злорадно ухмыляющимся виллам на окраинах «нашего растущего прекрасного города», лесопилок, от которых сотрясалась земля и в воздухе стоял шум, как от скрежета гигантских зубов.
Все эти достижения человечества, создавшие «жемчужину Тихого океана», спускались по огромном} склону к гавани, выглядевшей эффектней, чем Рио-де-Жанейро и Сан-Франциско, вместе взятые, с океанскими судами, стоящими на рейде на протяжении многих миль. Единственными человеческими жилищами, имевшими обжитой вид во всей этой величественной панораме, были несколько низеньких лачуг и домиков на плотах, вытесненных из города в самое море, где они стояли на сваях подобно рыбацким хижинам. Одни были темные и развалившиеся, но другие светлые, любовно выкрашенные, как бы являвшие собой выражение человеческой потребности в красоте, проявляющейся даже под угрозой уничтожения. И у всех у них, даже у самых мрачных, из высоких труб валил дым, как у игрушечных пароходиков. Так они стояли с дымящимися трубами, бросая вызов городу перед лицом вечности.
В самом центре уже давно мигали и дергались неоновые огни реклам, усугубляя тоску и одиночество человека в неприветливом городе. Вспыхнули буквы: «Зал Паломарес, Луи Армстронг с оркестром». Огромный новый мертвенно-серый отель, который с моря мог показаться приютом романтики, извергал дым из всех башенок своей крыши, словно в нем бушевал пожар.
У парка на выложенной галькой эстраде клуба Ассоциации молодых христиан зажглась афиша: «Тамуз, гипнотизер, 8.30 вечера». А за парком шли трамвайные пути, тянувшиеся почти до универмага, в витрине которого жертва гипноза, быть может потомок семи сестер, затмивших своей славой даже Плеяд, вот уже три дня безмятежно спал у всех на виду в двуспальной кровати в качестве рекламы предстоящего сеанса.
Над «Затерянной лагуной» на дороге, убегающей вверх к подвесному мосту наподобие джазовой мелодии, обрывающейся на паузе, газетчик выкрикивал: «Сент Пьер приговорен к порке кнутом! Шестнадцатилетний убийца детей будет повешен! Читайте подробности в газетах!»
Унылая погода тоже наводила тоску. Но при виде бредущих влюбленных прохожие — раненый солдат, лежащий на скамье с сигаретой в зубах, и несколько горемык, обитателей парка из тех, кто, будучи поставлен перед выбором, предпочитает жить на улице и голодать, чем платить за квартиру, — улыбались.
Девушка шла под руку с мужчиной. Они смеялись и смотрели друг на друга влюбленными глазами. Иногда они останавливались, следя за полетом чаек или любуясь постоянно меняющимся видом снежных вершин с расщелинами в зарослях синего леса или слушая многоголосый рев пароходов и свисток парома, скользящего через залив на север (красоты, которые давали право олдерменам утверждать, что их родной город очень живописен, и, возможно, они были отчасти правы). И воспоминания пробуждались в бедном солдате, в душах стариков и обездоленных при взгляде на этих влюбленных, так поглощенных друг другом, что казалось, они дорожили каждым мгновением, прожитым вместе.
Но только их ангел-хранитель, а он у них, конечно, был, мог догадаться, о чем они думали. Они говорили об этом и раньше, а при малейшей возможности и в тот день, и каждый знал, чем заняты мысли другого, так что для девушки не было неожиданностью, а только началом ритуала, когда, выйдя на главную тропу, откуда между ветвями, укрывавшими их от ветра, виднелся отрывок музыкальной мелодии — кусочек подвесного моста, — ее спутник сказал: