Господин Леду переходил от одной картины к другой с таким сосредоточенным видом, которого от него никак нельзя было ожидать. Кто-то предложил ему мартини, от которого он досадливо отмахнулся. После двадцатиминутного изучения картин он уткнул свой крупный нос в клетчатый платок и украдкой огляделся по сторонам.
— Решай же, Томас, решай!
Господин Леду разговаривал сам с собой. Он частенько так делал. Все называли его «господин кюре», господин же Леду часто говорил себе: «Эх, Томас, Томас!» Священник подошел к художнику Полю Лафрансу, который стоял к нему спиной, и осторожно потянул его за рукав.
— Господин аббат?
— Кюре Томас Леду. Меня интересует ваше творчество. Оно современно. Дайте-ка мне ваш адресок.
Тусклые голубые глаза смотрели на священника, пока Поль Лафранс механически диктовал свой адрес. И господин Леду, послюнив карандаш, записал адрес в маленькую записную книжку. Заговорщически улыбнувшись, он закрыл ее.
— Возможно, я обращусь к вам…
И, шаркая ногами, он направился к гардеробу. Художник и гости, сгорая от любопытства, смотрели ему вслед.
Господин Леду сел в трамвай. Утопив подбородок в складках жира, которыми процветание окружило его шею после того, как была воздвигнута знаменитая церковь, он забылся в божественной дремоте. При каждом толчке трамвая голова его покачивалась то вправо, то влево, в такт стучащим на стыках колесам. Внезапно старый священник выпрямился и открыл глаза. С интуицией, свойственной духовникам, он почувствовал, что проезжает мимо церкви. Это была Квебекская базилика. Господин Леду посмотрел на нее с пристальным вниманием и нежностью, хотя любой на его месте испытал бы нечто похожее на торжество. В прославленной базилике, церкви кардинала, было полно жалких колонн и она не имела кондиционера. Не то что храм господина Леду! Его подбородок снова спрятался в жировую подушку, и господин Леду, проверив, на месте ли адрес Поля Лафранса, вновь погрузился в дремоту.
Господин Леду вышел из трамвая в своем приходе и зашагал по направлению к пресвитерии. Было десять часов вечера. Подобно гордому землевладельцу, вдыхал он воздух своих владений и восторженно поглядывал на неказистые домишки своей паствы. Неожиданно господин Леду очутился возле необычного храма, который и был венцом его святого честолюбия и предметом гордости. Он остановился и, заложив руки за спину, принялся разглядывать его, словно в экстазе, полузакрыв глаза. Губы его сложились в блаженную улыбку: «Томас, Томас, неужели это и впрямь твоя церковь, твоя собственная церковь, старый Томас!»
Внезапно его восторженное состояние нарушили две богомолки, набожные приходские работницы. Они стали чуть поодаль и вместе с ним восхищались храмом.
— Что за чудесная церковь, а, господин кюре? И электрический орган уже куплен. Не хватает только «Страстей господних».
Господин Леду резко повернулся в их сторону и с ребячливой поспешностью выпалил:
— Через месяц мы их получим! Они будут единственные в своем роде, эти «Страсти господни». Первые в Америке и даже, может быть, во всем мире, уж поверьте Томасу!
Выслушав эту восхитительную новость с открытыми ртами и слегка вздрогнув от непривычного «Томас», обе домохозяйки проводили глазами удаляющуюся фигуру господина Леду. Господин кюре, раздосадованный не столько своей излишней откровенностью, сколько привычным для себя употреблением собственного имени, от которого не смог воздержаться в присутствии этих благопристойных женщин, вошел в пресвитерию и яростно втянул носом понюшку табаку. Он поднялся в контору, но на полпути к нему обратился один из самых младших его помощников, аббат Констан, в комнату которого дверь оказалась открытой. Удобно устроившись в кожаном кресле, он читал роман Джемса Джойса «Улисс». Аббат Констан, которого посвятили в духовный сан два года назад, причислял себя к категории молодого духовенства с передовыми взглядами, ратующего за обновление церкви, которая отвечала бы нуждам времени. Он частенько посмеивался над старомодными замашками господина Леду, но неизменно восхищался им.