Каждый вечер, после работы, он видел, как уезжает с фабрики хозяин. Проходя через ворота, он не мог оторвать глаз от хозяйского автомобиля и шофера за рулем, молча и презрительно поглядывавшего по сторонам. Он замедлял шаг, приостанавливался, держа в руке пустой котелок. Для него автомобиль олицетворял богатство и заключал в себе все радости жизни. Он украдкой посматривал на стекла, на отполированную, как зеркало, поверхность машины, на капот, вытянутый, точно морда борзой, и сверкающие никелем части. Только тут он начинал задумываться над своей жалкой участью и понимать разницу в общественном положении людей. После таких размышлений он чувствовал себя ничтожным бедняком.
У него было увлечение, тайная страсть. В субботу вечером он получал очередной номер газеты с приложением и тотчас принимался искать страницу с рекламой автомобилей; он листал газету с поспешностью человека, который знает, что час страданий неизбежно пробьет, и торопит этот час. Он испытывал наслаждение, рассматривая новые модели, задерживая взгляд исключительно на самых дорогих машинах, которые стоили три-четыре тысячи — его заработок за пять лет. То, что он чувствовал слабость именно к этим машинам, усугубляло его страдания. Он был на седьмом небе, если в воскресенье ему удавалось увидеть на улице автомобиль какой-нибудь новой марки, еще более роскошный, чем на фотографии в газете.
Он тщательно хранил свою тайну.
Однажды вечером он почувствовал, что с ним происходит что-то странное; нить его мыслей, которая наматывалась на катушку виток за витком, как его дни и годы, следовавшие бесконечной вереницей, вдруг соскользнула и оборвалась, так что ни одна прядильщица не смогла бы уже ее связать. Сначала мысль была неотчетливой, и привычным жестом он поправил запутавшуюся нить.
Потом эта неясная, не имеющая четких очертаний мысль определилась, оформилась и укоренилась в его растревоженном мозгу. И вдруг он совершенно отчетливо осознал, что он уже давно владеет автомобилем, роскошной машиной, ослепительно сверкающей никелем, с корпусом, вытянутым, точно тело борзой.
Это открытие поразило его, как внезапно вспыхнувший свет; от неожиданности он даже перестал есть, изумленный тем, что мысль становится вполне ощутимой реальностью.
Он с наслаждением думал об этом всю ночь, ворочаясь с боку на бок в постели.
Он думал об этом и на следующий день во время работы и уходя с фабрики. Он осмелел настолько, что остановился прямо перед хозяйским автомобилем и так внимательно его разглядывал, что шофер с изумлением посмотрел на него; тогда он поспешно отвернулся и ушел. Ведь никому нельзя было выдавать свою тайну. Ему не терпелось удивить жену и соседей, подкатив к дому на собственной машине в тысячу раз красивее, чем та… Конечно, у него будет свой шофер, в униформе, такой новенькой и сверкающей, как и машина. Неясная мысль о триумфе копошилась у него в голове.
Вечером, сидя за столом, он тихонько засмеялся, и его худые плечи заходили под старой шерстяной курткой, протертой до дыр, которых он, впрочем, не замечал. Его дети, ни о чем не подозревая, с любопытством посмотрели на него. Жена тоже с удивлением подняла голову.
Через три недели его отвезли на такси в психиатрическую больницу в Сен-Жан де-Дьё. Выходя из машины, он вежливо попросил шофера сходить в Монреальский банк и получить там с его текущего счета сто тысяч долларов на чай!
Болезнь захватили в самом начале, поэтому была надежда на выздоровление. Главный врач больницы заинтересовался этим случаем как объектом для испытания нового лекарства, на которое, по-видимому, возлагал большие надежды.
Больной вызывал жалость. Его поместили в общую палату среди тихих помешанных; целыми днями он занимался подсчетами своего состояния, делая вычисления на бумаге, если удавалось раздобыть клочок, или просто на пальцах. Он беспрестанно складывал миллионы. И когда кто-нибудь из товарищей по несчастью подходил к нему, он отрывал кусочек бумаги, решительно писал неразборчивую цифру и протягивал этот щедрый подарок; коллега, получивший «чек», долго и серьезно разглядывал его, а потом глотал с радостным урчанием.
Новоявленный миллиардер упивался своей новой жизнью. Он ходил с победоносным видом и свысока поглядывал на окружающих. Он испытывал огромное, почти болезненное наслаждение. Все, что с ним происходило, принимало в его воображении грандиозные масштабы. Каждая еда казалась ему пиршеством, каждое посещение врача — визитом посла.
Два раза в неделю за ним приезжала закрытая машина и отвозила его в клинику на процедуры. Он был любезен со всеми и великодушно подставлял руку для укола. Врачи и сестры держались на почтительном расстоянии. По бокам стояли санитары: один держал его руку, другой протягивал вату. По окончании торжественного обряда он благодарил всех с улыбкой, чтобы показать, что богатство его ничуть не испортило. Потом он шествовал к дверям, он — впереди, его свита — сзади, и на пороге дружеским, но довольно решительным жестом отпускал свою челядь, как это делал его хозяин, отпуская шофера, — он неоднократно наблюдал эту сцену.