И каждый вечер, уходя с фабрики, он разглядывал хозяйский лимузин, где по-прежнему за рулем неподвижно как манекен сидел шофер, полный презрения к окружающим. Ничто не изменилось, точно машина никогда не покидала фабрики и с холодным равнодушием ожидала его возвращения из больницы.
Он невольно думал об этом. Каждый вечер его ждала тарелка супа на той же самой клеенке, только еще более потертой, и газета, которую он прочитывал от первой до последней страницы, прежде чем лечь в кровать, и тогда наконец умолкало хотя бы на несколько часов брюзжание жены, которую еще больше озлобили постигшие ее несчастья. И весь вечер его дочки ожесточенно ругались из-за пары шелковых чулок ценой в сорок девять су, и старший сын, вдребезги пьяный, поносил всех и все.
Прежде он, отец, умел хоть изредка смеяться. Больница отучила его от этого на всю жизнь. Можно было подумать, что чудодейственные уколы излечили его не только от болезни, но и от смеха.
Изредка украдкой он просматривал в газете раздел автомобильной рекламы. И тогда, оторвавшись от созерцания роскошных машин, он видел свою постаревшую жену, грязную кофту в тазу для посуды, сомнительной чистоты юбки, валяющиеся на незастеленной кровати, давно немытые окна, смотревшие на мрачный сарай. Он страдал, когда люди намекали на его многомесячное отсутствие, но в душе сожалел об утрате всех этих чудесных иллюзий, которых ему так теперь недоставало.
Его растревоженная память очень точно воскрешала прошлое. Однажды, когда жена рассказала ему о том, как бранился мясник, которому они задолжали, он вспомнил, как купил особняк Мон-Руайяль для своей семьи. Если бы кто-нибудь прочел сейчас его мысли, он сгорел бы от стыда, но никто о них не догадывался. И хотя он отчетливо понимал, что все эти мечты были плодом его больного воображения, хотя он всячески старался избавиться от их сладостного наваждения, он по контрасту чувствовал себя страшно несчастным.
Вскоре он стал все чаще воскрешать эти обманчивые видения, чтобы уйти в их волшебный нереальный мир. Теперь перед сном он закрывал глаза и пытался вернуть ощущение утраченного счастья. Иногда ему удавалось без особых усилий обрести вновь обманчивые видения. Он упивался этим опиумом, горя желанием поскорей захмелеть. Но это не приносило ему успокоения, он не мог поверить в реальность своих ощущений. Они быстро исчезали, не принося ему радости и оставляя чувство только большей горечи.
Теперь он еще отчетливее сознавал, в какой нищете живет. С тех пор, как он мог сравнивать свою теперешнюю жизнь с прошлой, он понял, насколько он несчастлив. Увы! Он жил теперь не в мире иллюзий, а в мире разочарований. Уголки его губ болезненно опустились.
Однажды утром, когда он шел на работу, мимо него проехал главный врач в своей машине. Они узнали друг друга и поздоровались. Он был полон почтения к этому всесильному человеку, в чьих заботливых руках находилось здоровье, счастье, жизнь многих людей. Но, кроме того, его лицо напомнило ему чудесные месяцы, проведенные в счастливом мире иллюзий. Этот человек вернул его в стадо несчастных!
Ученый опубликовал свой труд об излечении некоторых психических заболеваний солями иридия, его работа привлекла к себе всеобщее внимание. Из сорока пяти больных, подвергшихся этому лечению, двадцать восемь полностью выздоровели, у половины прочих наступило значительное улучшение, и они вернулись к нормальной жизни, к работе. Портрет ученого поместили в газетах, он получил место профессора на медицинском факультете.
Тогда его бывший пациент подумал, что он один из этих двадцати восьми. Он подумал также, что, кроме него, еще двадцать семь человек мучаются этой собачьей жизнью. В газете сообщалось, что новый способ лечения благодаря помощи государства получит широкое распространение. Значит, еще у многих счастливцев отнимут их прекрасные иллюзии, брося их в ад реальной жизни!
Мысль о том, что он должен исполнить свой долг, оглушила его, как грохочущий прилив. Он познал жестокую радость самопожертвования.
За несколько минут он доехал на такси до дома главного врача, который по роковой случайности сам вышел открыть дверь. Скользнувший по ребру нож, не задел сердце, но пронзил легкое.
Наследство
Дойдя до перекрестка, человек остановился. Ему предстояло решить, отправиться ли прямо — по шоссе, ведущему в заросли кустарника, что едва виднелись в полуденном мареве на горизонте, или повернуть влево и идти по пыльной дороге, которая петляла по склонам холмов и терялась у подножия косогора, увенчанного высокими соснами, спавшими под солнцем. Справа, под кленами, охраняя перекресток, виднелся неказистый домишко, одна стена его была сплошь заклеена яркими афишами.