Он остановил лошадь и стал подниматься вверх по косогору к своему дому, в то время как женщина медленно спускалась ему навстречу. Прислонившись к изгороди, она ждала.
— Добрый день! Я — Батч.
— Добрый день!
— Я пришла сказать вам, что, когда старик был жив, я убирала у него каждое утро.
— А!..
— Да! И я приводила в порядок весь его дом. Подметала пол, мыла тарелки, стирала… За это он давал мне два доллара в месяц.
— Ах вот оно что!
Вне себя от удивления Альберт оглядел ее.
Для него все женщины делились на две категории:, шлюхи и порядочные. Первые носили шелковые чулки, мазали губы помадой и виляли бедрами; подцепить такую было легче легкого: у них на все был готов ответ, они умели и посмеяться, и пошутить, и устроить шумную пирушку в день получки. Порядочные же были преданы своему дому, своим детям, своему хозяйству, своим мужьям; они выходили из дому только по субботам, да и то в церковь; спиртного и в рот не брали.
Это была довольно простая классификация. Однако девушка, стоявшая перед ним, не принадлежала ни к одной из этих категорий. У нее было юное, улыбающееся лицо, приближающее ее к первой категории, и хрупкая фигурка — явный недостаток, с точки зрения сельских жителей. Но губы она не красила, и они казались совсем бледными, волосы ее оставались такими, как создала их природа, а чулки на ее ногах были обычные, бумажные.
— Как ты говоришь, тебя зовут?
— Да я уж сказала вам: я — Батч.
— Батч… А дальше как?
Она удивленно взглянула на него.
Разве этого мало? Она живет у Вейланхортов: зеленый дом, третий отсюда.
— Значит, Вейланхорт — твой…
— Да нет же! Никакой он мне не родственник, они подобрали меня, когда я была еще совсем маленькой.
— А твои родители — сами-то они откуда?
— Родители?..
Она недоуменно пожала плечами. Давно уж никто не задавал ей подобного вопроса.
— Просто я живу у Вейланхортов. Мое имя Сен-Анж… Мари Сен-Анж. Но все зовут меня Батч.
— Ну ладно… Так вот что, Мари. Если ты и дальше будешь прибирать дом, как прибирала его для старика, я буду платить тебе по два доллара в месяц. А может, и больше. Ты, верно, славная девушка. И работу свою знаешь.
— Еще бы не знать!
— А может, ты и о табаке кое-что знаешь?
Он хотел всего лишь подразнить ее, но она ответила ему вполне серьезно:
— Конечно. Я и о табаке все знаю. В нашей округе только его и выращивают. И я всегда помогаю в поле, особенно когда он созревает.
Очевидно, она так и не поняла, что он над ней подшучивает. Что ж из этого, сказал он себе, она — всего лишь простая деревенская девушка.
Он уже целую неделю прожил на новом месте, когда к нему заявился агент по продаже сельскохозяйственного инвентаря. Это был грузный человек в очках. При первом знакомстве он производил впечатление человека медлительного, но в действительности это был ловкий делец.
Всю жизнь ему приходилось иметь дело с сельскими жителями, и он перенял у них все их приемы. Он говорил на понятном им языке и знал их заботы. Он никогда не старался пускать пыль в глаза, понимая, что это может подорвать их доверие. Особенно он остерегался упоминать о деньгах и заводил о них разговор в самую последнюю минуту, лишь после того, как проверил или сделал вид, что проверил, землю, машину, сеянцы.
Но тут он понял, что перед ним заказчик иного рода, с таким ему еще не приходилось сталкиваться. Он сразу же почуял, что наклевывается выгодное дельце — парень был при деньгах и, что самое главное, готов платить наличными.
Вместе они осмотрели остатки сельскохозяйственного инвентаря Баптиста: разбитый распылитель для удобрений и древнюю сажалку.
— Уму непостижимо… — твердил агент. — Ну, просто уму непостижимо, как это старина Лангельер ухитрялся выращивать такой знатный табак с помощью этой дряни — ведь это же куча хлама. Утиль… и гроша ломаного не стоит. Я каждый год здесь проезжаю и всегда навещал его. Славный он был старикан — такой, знаете, добродушный старый канадец, да уж очень темный, знаете ли, — жаль мне его было.
— Дело ясное. Вам было жаль, что вы ничего не могли продать ему.
— Что и говорить… Такая уж у меня работа. Но не в этом дело…
С таинственным видом агент огляделся по сторонам, словно у ростков табака могли оказаться уши. Однако кругом не было ни души. И только вороны, единственные живые существа в этом краю, разгуливали по полям. Воздух, напоенный ароматами оплодотворенной земли, сделался необычайно тяжелым и, словно наркотическое средство, вливал силы в фермеров.
— Мне было его жаль не только из-за этого. Известно ли вам, что здешние жители не любили старика Лангельера?