Однажды утром он нашел ее у двери: вся в грязи, искусанная блохами, она жалобно скулила. Вид этой вонючей твари растрогал его до слез. Откуда она взялась? Должно быть, издалека. Нетрудно было представить себе ее «трагедию». Он решил прогнать от себя это дурно пахнущее создание, да так, чтобы ее и след простыл. Он плеснул в собаку керосином, и ее как ветром сдуло. Задыхаясь от невыносимого зловония, въевшегося в ее шкуру, она принялась метаться из стороны в сторону, кататься по земле, плескалась в воде, но все было тщетно — всюду ее преследовал ненавистный запах.
Альберт не мог иначе поступить: уж очень от нее скверно пахло.
Бедное создание искало спасения в овраге у ручья, она несколько часов плескалась в водоеме, пытаясь избавиться от запаха, и то и дело возвращалась к порогу его дома. Потом они накормили ее, и она у них так и осталась.
Альберт, которому никогда в жизни не приходилось возиться с животными, привязался к собаке. Она казалась ему очень странной, и он пытался объяснить это Батч, единственному человеку, с которым мог перекинуться словом.
— Что ни говори, а чудной это край! Удивительно, как он меняет людей!
— Конечно. Вот вы теперь обрабатываете землю, а раньше жили в городе.
— Все это так… И все же кто бы подумал, что я заведу себе собаку! И хоть бы порядочная была…
— Верно… Не очень-то она красива.
— Да, не очень… Но все же что-то живое. По вечерам, когда я сижу на крыльце и курю, мы с ней беседуем. Человек не может без собеседника…
Батч в это время занялась бельем, которое только что выполоскала и теперь развешивала на веревку, протянутую от задней стены сеновала до молоденькой ивы. Наклонившись над старой корзиной, она вынимала из нее белье и, держа его в руках, расправляла, как флаг, затем доставала из кармана передника защипку и закрепляла белье на веревке.
Она стояла спиной к солнцу, и ее силуэт в ореоле волос, растрепавшихся на ветру, отчетливо выделялся на фоне белой простыни. Яркое солнце, просвечивая сквозь тонкую юбку, выставляло напоказ ее стройные ноги.
С минуту Альберт смотрел на нее, глупо улыбаясь.
— Да, я беседую со своей собакой, — заговорил он наконец, — я рассказываю ей о городе и о самом себе. Я бы не сказал, что она меня понимает, и все же она понимает!
— Иногда вы, наверное, чувствуете себя очень одиноким, хоть и завели себе собаку.
— Иногда чувствую… но уже стал привыкать.
— На ферме мужчине не прожить одному, — проговорила она бесхитростно.
— Да я и не знаю, останусь ли здесь. Если все пойдет, как надо, я, пожалуй, скоро ее продам.
— Продадите землю?.. Да разве в наше время кто продает землю!
Мало-помалу он начал осваиваться с этой новой, непривычной для него жизнью.
Ему нравилось доказывать этим сельским жителям, что городской парень тоже способен хозяйствовать.
В довершение всего он заставил торговца объяснить ему, как пользоваться его техникой, и усвоил все, что тот ему рассказал.
Навещая соседей, он не терял времени даром и ловил каждое слово о земле, о выращивании табака или о другой какой работе, без которой не обойтись на ферме.
Он получал ни с чем не сравнимое удовольствие от того неправильного образа жизни, который ему приходилось вести. Случалось, что из-за дождя он не работал целый день, но бывало и так, что не разгибал спины с раннего утра до поздней ночи, особенно во время посадки растений. Это были воистину тяжелые дни.
Он нанял работника и еще Батч, так как успел убедиться в ее выносливости и силе, она и вправду была одной из немногих женщин в округе, которые могли работать в поле наравне с мужчинами.
Взгромоздившись на сиденье сеялки — при этом спина его упиралась в накалившийся от солнца бак с водой, — он провел на нем три изнурительных дня. За его спиной, почти вровень с землей, на двух маленьких сиденьях примостились Джереми Биленд и Батч, на коленях у них стояли ящики с рассадой, перед ними передние лемехи плуга прокладывали в земле борозды; высадив сеянец, Биленд и Батч секунду поддерживали его рукой, из бака на сеянец падала струйка воды, затем задние лемехи прикрывали его землей. Работать приходилось не покладая рук, и с них сошло сто потов, зато в первый день они высадили тысячу двести сеянцев, тысячу четыреста во второй и шестьсот — из-за дождя — в третий.
Приходилось спешить. А у него как на зло все валилось из рук. Он должен был постоянно следить, чтобы лошади не сбивались в сторону и оставляли за собой две ровные линии сеянцев. У помощников Альберта был острый глаз, но они предпочитали помалкивать. И правда, в начале Джереми позволил себе несколько колких замечаний в его адрес, впрочем, сказанных дружелюбным тоном, да и то тут же осекся, так как Батч, ничуть не смущаясь, решительно осадила своего напарника.