Если идти прямиком по холмам, то от фермы Джона до фермы его отца было пять миль. Но зимой, когда дороги заметало, на лошадях можно было проехать только в объезд, а это уже получалось более чем втрое.
— Я, пожалуй, пойду пешком, — сказал Джон жене за завтраком. — Лошадь там по снегу не пройдет, а меня выдержит. Если я уйду пораньше, у меня будет несколько часов, чтобы помочь отцу по хозяйству, и я еще успею домой к ужину.
Энн нахмурилась. Она молча подошла к окну и, надышав в замерзшем стекле отверстие, некоторое время смотрела на конюшню и коровник, темневшие в конце заснеженного двора.
— Вчера вокруг луны было двойное кольцо, — наконец промолвила она. — Ты сам говорил, что, наверно, закрутит буран. Почему я должна оставаться здесь одна? Неужели отец тебе важнее меня?
Он бросил на нее смущенный взгляд и, допив кофе, стал ее убеждать, что ей нечего бояться:
— Ну и что ж, даже если начнется буран? В конюшню тебе ходить незачем. Лошадей я покормил и напоил — теперь им до вечера ничего не понадобится. А я вернусь самое позднее часов в семь-восемь.
Она продолжала дышать на стекло, стараясь сделать из круглого пятнышка симметричный овал. Минуты две он молча глядел на нее, затем повторил с настойчивыми нотками в голосе:
— Я говорю, тебе незачем ходить в конюшню. Лошадей и скотину я накормил и напоил — и сейчас принесу тебе про запас дров. Ладно?
— Да-да… конечно… я слышала. — Голос у нее был такой холодный, будто его остудило прикосновение к промерзшему стеклу. — Еда есть, дрова есть — чего еще нужно.
— Но он же старый человек и живет там совсем один. Что с тобой, Энн? Ты сегодня на себя не похожа.
Она, не оборачиваясь, покачала головой.
— Не обращай на меня внимания. Семь лет как замужем за фермером — пора уж мне привыкнуть оставаться одной.
Просвет на оконном стекле постепенно увеличивался — овал, потом круг, потом снова овал. Поднявшееся солнце развеяло морозную дымку, но его лучи так резко и жестко сверкали на снегу, что казалось, они несли не тепло, а холод. Жеребчик-двухлетка, убежавший от Джона, когда тот водил лошадей на водопой, вернулся и стоял у двери конюшни весь покрытый инеем, опустив голову, поджав живот и выдыхая струи пара. Ей стало холодно от одного его вида, но она не повернулась. Залитые ясным холодным светом белые просторы казались лишенными всякой жизни. Даже видневшиеся вдалеке фермы лишь усиливали это чувство одиночества. Разбросанные в этой бескрайней и дикой пустыне, они вовсе не говорили ей о человеческом мужестве и выносливости. Наоборот, они казались жалкими, затерянными, подавленными неумолимой жестокостью снежной равнины и ясного бледного неба, на котором светило холодное солнце.
И когда она наконец отвернулась от окна, ее лицо сковывала унылая неподвижность, словно и она склонилась перед властью снега и мороза. Джон поглядел на нее с тревогой.
— Если ты вправду боишься, то я сегодня не пойду, — уступчиво сказал он. — Просто последнее время стояли такие морозы. Я хотел посмотреть, все ли у него там в порядке, — похоже, что и в самом деле буран надвигается.
— Да-да, я знаю. Я не боюсь, это я так. — Она подкладывала дрова в огонь, и ему не было видно ее лица. — Не обращай на меня внимания. Собирайся быстрее, десять миль туда и обратно — это не шутка.
— Ты же знаешь, что я обязательно вернусь, — опять заговорил он, пытаясь ее подбодрить. — Как бы там ни мело. Перед тем как мы поженились, я приходил два раза в неделю и ни разу не пропустил — а ведь в ту зиму тоже были свирепые метели.
Человек бесхитростный и лишенный всякого тщеславия, Джон был доволен своей участью, любил труд фермера и наивно гордился женой. Вначале ему казалось чудом, что она смогла полюбить такого тугодума, как он; когда же он уверился в ее любви, то проникся благодарной успокоенностью, ни на секунду не подозревая, что ее чувство может оказаться менее постоянным, чем его. Даже сейчас недовольство и тревога в ее голосе доставляли ему тайную радость — они семь лет как женаты, а она все еще огорчается, что его день не будет дома. Она же, растроганная его доверием и желанием пойти ей навстречу, постаралась подавить свое недовольство:
— Я знаю. Просто иногда, когда ты уезжаешь, мне делается одиноко… Дорога неблизкая, да еще по такому морозу. Я тебе повяжу на голову шарф, хорошо?
Он кивнул.
— А по пути я зайду к Стивену. Может, он придет вечером поиграть в карты. У нас уже две недели никого не было.
Она метнула на него быстрый взгляд, потом стала убирать со стола.
— Это лишние две мили, а ты и без того устанешь и замерзнешь. Я, пожалуй, без тебя покрашу двери и окна в кухне. В белый цвет — помнишь, мы осенью купили краску? Так будет гораздо светлее. За делом и не замечу, как день пройдет.