— А я все-таки зайду, — настаивал он. — Если и впрямь разыграется буран, ты будешь знать, что он придет, и тебе будет спокойнее. А потом надо же тебе иногда с кем-нибудь словом перемолвиться, кроме меня.
С секунду она неподвижно стояла возле печи, затем повернулась к нему и неуверенно сказала:
— Может, ты тогда побреешься перед уходом?
Он вопросительно посмотрел на нее, и она пояснила, не глядя ему в глаза:
— Вдруг он придет раньше тебя — тогда ты не успеешь.
— Подумаешь, какое дело — Стивен меня тысячу раз видел небритым…
— Да, но он-то будет побрит — и мне хочется, чтобы ты был не хуже других.
Он стоял в нерешительности, поглаживая обросший щетиной подбородок.
— Может, оно и следовало бы побриться, да после этого кожа делается чересчур нежной. А мне надо идти на ветер.
Она больше не настаивала и помогла ему собраться. Принесла из спальни толстые носки и шерстяной свитер, замотала ему лицо и лоб шарфом.
— Я скажу Стивену, чтобы он пришел пораньше, — сказал он, остановившись в дверях. — К ужину. У отца небось набралось для меня порядком дел, так что если я к шести не вернусь, ужинайте без меня.
Энн долго смотрела ему вслед из окна спальни. Когда она наконец встряхнулась, дрова в печке едва тлели и по дому уже расползался холод. Она открыла поддувало. Пламя опять заплясало, но, прибирая со стола, она чувствовала, что ее что-то давит, связывает все ее движения. Это была тишина — морозное безмолвие унылых полей и застывшего неба. Энн казалось, что оно притаилось за дверью и неумолимо ее подстерегает, зная, что Джон далеко и не может прийти к ней на помощь. Энн прислушивалась к тишине, замирая от страха. Тикали часы, в печке потрескивали поленья. А за этими звуками кралась тишина.
— Я просто дура, — прошептала Энн и с вызовом загремела посудой, а затем принялась подкладывать в печь дрова. — Сижу в тепле и безопасности и что-то воображаю. Я просто дура. Хорошо, что он ушел, — можно будет спокойно помалярничать. День пройдет незаметно, и киснуть будет некогда.
Она купила краску еще в ноябре и с тех пор дожидалась, когда потеплеет. Краска потрескается и облупится, если ее нанести на прихваченные морозом стены, но Энн надо было чем-то заняться, спрятаться от гнетущего ее холода и одиночества.
— Первым делом, — заговорила она, открывая банку с краской и подливая туда немного скипидару, — надо как следует натопить. Набить печку и оставить дверцу открытой, чтобы все тепло шло внутрь. Заткнуть чем-нибудь щели в окнах, чтоб не было сквозняка. Тогда мне станет веселее. Это у меня от холода кошки скребут на душе.
Энн деловито двигалась по комнате, выполняя каждое маленькое дело с преувеличенным вниманием и сосредоточенностью, как бы воздвигая щит между собой и окружающим ее снежным безмолвием. Но когда печь оказалась полна дров, щели в окнах заткнуты и она принялась красить дверь спальни, ей стало опять не по себе. Равномерное, негромкое шуршание кисти не заглушало тиканья часов. Вдруг движения Энн стали нарочитыми и вся ее поза — неловкой, словно она почувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Это ее опять настигла тишина, злобная и угрожающая. Огонь сердито трещал и плевался искрами. Но тишина его не боялась.
— Я дура, — твердила себе Энн. — Все жены фермеров остаются одни. Нельзя поддаваться. Нельзя киснуть. Через несколько часов они будут здесь.
Звук собственного голоса немного успокоил ее, и она продолжала:
— Я приготовлю им хороший ужин, испеку печенье с изюмом, которое он так любит, после карт мы будем пить кофе. Нас будет всего трое, так что я, пожалуй, буду смотреть, а Джон пусть играет. Лучше, когда четверо, но зато можно будет поговорить. Это то, что мне нужно, — с кем-нибудь поговорить. Джон никогда не разговаривает. Он сильнее меня, он этого не понимает. Но ему нравится Стивен — что бы там ни болтали соседи. Может, он как-нибудь опять его пригласит — и еще кого-нибудь из молодежи. Нам это обоим нужно — чтобы самим не стареть… А там, глядишь, и март подойдет. В марте тоже бывают морозы, но почему-то они не нагоняют такую тоску. Чувствуешь, что весна близко.
Она стала думать о весне. Мысли опережали слова и опять оставили ее наедине с собой, с притаившейся за стенами тишиной. Сначала мысли были радостные, полные надежды, потом негодующие, мятежные, тоскливые. Распахнутые настежь окна, солнце, оттаивающая земля, пробивающаяся повсюду жизнь. Трудовой день, начинающийся в половине пятого утра и кончающийся в десять вечера; Джон, жадно глотающий пищу и не произносящий ни слова; усталый бессмысленный взгляд, который он обращает на нее, когда она заговаривает о поездке в город или хотя бы к соседям.