— Вы думаете, они бы ему понравились?
— Конечно, он писал совсем в другой манере, — ответила Уна. — Но он однажды сказал, что искусство — как женщины: среди величайших картин каждый мужчина может найти то, что более всего удовлетворяет его вкусы.
— Ваш отец писал когда-нибудь ваш портрет? — спросил герцог.
— Когда я была совсем маленькой, — ответила Уна, — но он никогда не был доволен портретами, которые писал. Мне кажется, ему больше нравилось писать пейзажи, хотя иногда он и рисовал маму на заднем плане, для гармонии, как говорил он.
Она пустилась в воспоминания и тут же подумала, что это, наверное, невежливо — все время говорить только о себе. Поэтому она спросила:
— Вам понравилась прогулка?
— Очень, — ответил герцог, — в лесу было так чудесно, что я подумал: мы могли бы отправиться туда в моем фаэтоне и перекусить где-нибудь в открытом ресторане.
Уна захлопала в ладоши:
— Это правда?
— Это приглашение.
— Мы можем… поехать прямо сейчас?
— Только дайте мне время переодеться, — улыбнулся герцог, — а вам, думаю, нужна шляпа.
— Да конечно, — сказала Уна. — Я прямо сейчас буду готова.
Ее глаза сияли, когда она сказала:
— Спасибо, что пригласили меня. Мне кажется, самое прекрасное, что только можно вообразить, — это обед в Булонском лесу.
Ничего больше не говоря, она покинула комнату, а герцог в замешательстве посмотрел ей вслед.
Неужели она действительно притворяется?
Он подумал, что в жизни ему приходилось бывать в разных положениях, но, насколько он мог вспомнить, никогда, за исключением единственного случая, он не был неопытным новичком, который только смотрит и слушает, совершенно не задумываясь над тем, что он видит и слышит. Тем не менее, поднимаясь в свою комнату, он улыбался.
Лакей помог ему переодеться, думая при этом, что его светлость пребывает в гораздо лучшем настроении, чем вчера, когда приехал из Англии.
То же подумал и мистер Бомон, вышедший из своего кабинета, когда герцог снова спустился в холл.
— Насколько я понял, вам нужен фаэтон, ваша светлость?
— Я поеду на ленч, — ответил герцог.
— А на вечер у вас есть какие-нибудь планы? — спросил мистер Бомон.
— Сейчас пока нет, — ответил герцог. — Когда будут, я вам сообщу.
Мистер Бомон подумал, что герцог не стремится быть откровенным так же, как сам Бомон не стремился быть любопытным.
Им не пришлось продолжить разговор — по ступенькам в холл сбежала Уна.
Шляпка ее была такой же формы, что и та, что украшала ее голову вчера, разве что сегодняшняя была сделана из простой белой соломки. У нее и было всего две шляпы — одна, в которой она приехала, с голубыми лентами в тон костюму, и вот эта, которую она в спешке украсила лентой из розового шифона. Еще она приколола маленькую шелковую розочку, подаренную ей одной из школьных подружек. Она задержалась, укладывая волосы, но подумала, что надо же было как то соответствовать великолепию герцога.
Она не ошиблась — в узких брюках, в отлично сшитой визитке и в элегантном жилете он выглядел настолько блистательно, что Уна даже немного застеснялась своего платья. Ей, однако, все равно нечего было больше надеть, и она понадеялась, что он не обратит на нее особого внимания.
Герцог, конечно же, все заметил и подумал, до чего же продуманно кто-то снабдил ее костюмами для такой роли. Он решил, что простенькое хлопчатобумажное платье в цветочек было выкроено опытной рукой; в соломенной шляпке, сдвинутой на затылок, обрамлявшей ее детское лицо и светлые волосы, она казалась сошедшей с какой-то классической картины.
И вот Уна в холле.
— Надеюсь, я не заставила вашу светлость ждать, — сказала она запыхавшись.
— Нам некуда спешить, — ответил он, — но, раз сегодня такой чудесный день, было бы жаль тратить его впустую.
— Чудесный, чудесный день! — воскликнула Уна. — И мы поедем в Булонский лес!
Мистер Бомон подумал, что она выглядит как само воплощение молодости. Еще он подумал, что любая другая женщина из окружения герцога сказала бы, что сегодня чудесный день, потому что она едет вместе с ним. Интересно, подумал он, заметил ли его светлость эту разницу.
Герцог, конечно, заметил, и по дороге, сидя в своем элегантном фаэтоне бок о бок с Уной, пока кучер не мог их услышать, сказал ей:
— Вы уже бывали в Булонском лесу?
— Совсем мало, — ответила Уна. — Один раз мы приезжали с мамой посмотреть Аквариум, а в другой раз зимой, когда здесь были конькобежцы.
Ее голос немного переменился:
— Я не могу вам передать, как это было прелестно. Тогда мы видели сани, в которых сидели красивые женщины, и джентльменов, которые катали их. На деревьях был иней, на земле — снег, и все вместе создавало такую картину, что я пожалела: ну почему я не художник!
— Вы могли бы попробовать выразить ваши чувства прозой, — предложил герцог.
— Вы хотите сказать, что мне надо написать книгу? — спросила Уна.
— Почему бы и нет?
— Это было бы замечательно, — ответила Уна, — и возможно, принесло бы мне немного денег.
Уголки губ герцога изогнулись.
«Ну, наконец-то», — подумал он.
Но, к его удивлению, Уна переменила тему, с восторгом указав на продавцов воздушных шариков, стоявших под каштанами, когда они повернули на Елисейские поля. Следующий случай испытать ее представился ему только когда они уже сидели за столом в одном из многолюдных, хотя и очень фешенебельных ресторанов в Булонском лесу.
У него было чувство, что ему с трудом удается привлечь ее внимание — так увлечена она была всем, что происходит вокруг.
Столики были расставлены в саду ресторана; перед ними был пруд, а над головами — цветущие деревья. Еда была превосходной, и Уна все надеялась, что ей удастся запомнить, из чего состоят эти блюда, чтобы потом самой попробовать приготовить их.
Тут она грустно подумала, что у нее нет никого, кому она могла бы приготовить такие блюда. Она была уверена, что, если бы она предложила готовить для герцога, его шеф-повар пришел бы в ужас. Он даже мог бы выразить протест, и это, решила она, наверное, очень сильно рассердило бы герцога.
— Я вот что хотел спросить у вас, — сказал герцог, заметив, что Уна смотрит на белых лебедей, величественно плывших по гладкой воде пруда.
— Что же? — спросила Уна.
— Мне стало интересно, — сказал он, — что вы подумали вчера вечером, когда увидели, как танцует Ла Гулю. Наверняка ее танец был для вас неожиданностью?
Уна не сразу ответила, и герцог решил, что ввел ее в замешательство.
«Я был прав, — решил он. — Ни Дюбушерон, ни эта девушка не подумали, что я не смогу не заметить, что она не была шокирована и она даже не стала притворяться, что не смотрит это представление».
Ему даже стало любопытно, как она выберется из ловушки, куда он загнал ее одним простым вопросом.
Рассматривая ее лицо, он не мог удержаться, чтобы не подумать опять, как же хорошо она играет свою роль.
— Папа всегда говорил мне, — наконец, сказала Уна, — что нет ничего плохого в обнаженном теле. «Это естественно, — говорил он, — и только люди, вульгарно мыслящие, могут найти что-нибудь некрасивое в изображениях Афродиты или статуях Венеры».
— Согласен, — ответил герцог, — но мне интересно, что вы думаете о Ла Гулю.
— Сначала, увидев, как она танцует, я почувствовала… смущение, — ответила Уна. — Потом я подумала, что это похоже на картинки, нарисованные первобытными людьми, — они кажутся нам жестокими и грубыми, но, без сомнения, они были нарисованы художниками, стремящимися достичь своего идеала красоты, как стремились к нему Микеланджело и Боттичелли.
Герцог слушал очень внимательно.
— Продолжайте, — попросил он.
— Те люди старались, как могли, оставив нам, например, ранние фрески в катакомбах, где рисовали так, как умели.