Все они точно ослепли от страха и мчались вперед, не обращая внимания ни на людей на плотах, ни на других животных, спускающихся с откоса.
Следом за ними катилось второе стадо мамонтов. Их хоботы высоко поднимались в воздухе, красные пасти были широко открыты.
При виде этих страшных чудовищ, на одном из плотов закричал испуганный ребенок.
Предводитель стада, скосив свои маленькие злобные глазки на плоты, казалось, только теперь заметил их.
Продолжая идти вперед, он вытянул свой длинный хобот и, схватив Боора за талию, поднял его высоко в воздухе над трубящими рядами.
Яростный вой поднялся над плотами.
Айя, прежде чем Гром успел удержать ее за руку, схватила свой лук и пустила стрелу, которая глубоко вонзилась в хобот чудовища.
Бросив безжизненное тело под ноги стада, чудовище попыталось повернуть назад, чтобы отомстить за свою рану.
Но, не имея сил преодолеть катившийся на него сзади поток, оно вынуждено было продолжать свой путь.
Гром, который теперь был единственным предводителем племени, опасаясь нового нападения животных, дал знак выводить плоты на глубокую воду.
Вся ответственность теперь лежала только на его плечах, и ему было некогда оплакивать смерть Боора, погибшего так, как и подобало вождю.
Плоты быстро плыли вперед, и Гром надеялся достигнуть северного берега до наступления прилива. Понимая опасность прилива, он понукал гребцов работать скорее своими тяжелыми, неуклюжими шестами, и в это время размышлял о загадке.
Что гнало перед собой всех этих зверей и даже таких могучих, как мамонты? Какое имя носит этот страх?
Когда плоты были уже недалеко от спасительного берега, Грому вдруг все стало ясно. Крик удивления сорвался с его губ и эхом повторился в целом хоре восклицаний, раздавшихся с плотов.
Вверху, на холмах, где жили люди, и по всему побережью, откуда они только что бежали, кишели тучи огромных гиен, больших, чем самые большие лесные волки. Очевидно, они совершенно обезумели от гнавшего их голода.
Одни из них бежали, другие наталкивались на мертвых животных, тут же пожирали их, яростно сражаясь за добычу, третьи бросались на самих зверей и одолевали их своей численностью.
Здесь и там самки мамонтов, разъяренные потерей своих детенышей, и носороги, негодующие, что их преследуют такие «низкие» твари, носились в разных направлениях, топча их целыми сотнями. Но это не производило на них никакого впечатления.
Через несколько минут гигант, у которого ноги были обглоданы наполовину, упал на землю и скрылся под кишащей массой гиен, точно червяк в муравейнике…
Некоторые мамонты, более благоразумные, чем их товарищи, стояли по брюхо в воде и, хватая с берега своих врагов по одиночке, топтали их ногами, издавая при этом торжествующий рев.
Гром со вздохом облегчения отвернулся от этого страшного зрелища и, посмотрев на зеленеющий противоположный берег, с радостью подумал о том, что весь этот ужас остался далеко позади…
Пещерные люди были теперь в полной безопасности и могли заново устраивать свою жизнь…
Кристофер Брисбен
Заветные перья
Когда Ару, молодой охотник из племени «воронов», упал с высокой скалы и сломал себе ногу, стало ясно, что для него навсегда прошли дни охоты.
Нога вовремя была положена в лубки и крепко забинтована, однако она навсегда осталась кривой и немного укороченной. Поправившись, Ару мог ходить довольно твердо, но сильно прихрамывал. А что толку в хромом охотнике, когда нужно гнаться за оленем или преследовать по пятам дикого кабана! В таких делах требуется проворство и скорость — охотника ноги кормят.
Теперь же ему пришлось довольствоваться охотой на птиц, ловлей рыбы или долгим, утомительным сиденьем в засаде, надеясь, что дичь покрупнее придет к нему сама.
Будь Ару старше и имей подросших детей, — положение его было бы не столь печальным. Но он был молод, жены у него не было, да и откуда у хромого охотника наберется добра, чтобы хватило купить себе жену.
А тут, как нарочно, ему очень приглянулась одна девушка, дочь Има, предводителя их племени. Звали ее Моэ. Из-за нее-то все и произошло.
У «воронов» был обычай делать себе плащи из птичьих перьев и украшать такими же перьями волосы. Самым большим сокровищем их вождя и знаком его власти было украшение из перьев с головы речной цапли. Эти перья появлялись у нее только в период свивания гнезд. Много поколений «воронов» украшало себя перьями, поэтому птица стала теперь очень редкой и чрезвычайно осторожной. Остатки этой породы вили свои гнезда на высоких деревьях, растущих на вершинах прибрежных скал.
Старый убор вождя имел довольно потрепанный вид, и когда Ару сгоряча предложил вождю в обмен за дочь добыть новых перьев, тот охотно согласился. Моэ тоже обрадовалась, но вида не подала.
Ару, размышляя над своей горькой долей, заканчивал работы над стрелами для птиц. Он не получил отказа из-за своей хромоты. Им, отец Моэ, терпеливо ждал нового украшения, но Ару казалось, что над ним смеются.
Сумерки быстро надвигались. Вдали, на фоне вечернего неба Ару видел погубившую его скалу; над ней кружились две цапли. Огни у хижин и у входа за частокол, окружавший деревню, ярко вспыхивали, когда в них подбрасывали новые охапки топлива. В прибрежных скалах послышалось пение возвращавшихся охотников. Женщины спешили им навстречу. Моэ отделилась от них и направилась в сторону Ару.
— Бонни хочет жениться на мне, — шепотом сказала она Ару, опустив голову. — Отец велел ему принести перьев, каких обещал ты, — продолжала девушка. — Бонни предлагал много-много шкур.
Ару облегченно вздохнул — еще не все потеряно. Время вывода птенцов у цапель уже проходило, заветные перья на их головах все более пачкались и терялись.
— Я достану перья раньше Бонни, — проворчал он.
«У Бонни уже есть две жены. Хотя он и великий охотник, — думала Моэ, — но все же лучше быть единственной хозяйкой в хижине Ару и питаться одной рыбой, чем делить жареное мясо с двумя женами Бонни».
Моэ верила в ловкость Ару больше его самого.
Ару не мог себе представить, как он добудет перья. Проклятый Им!
Проходили дни, недели, а дело Ару не сдвинулось ни на шаг. Однажды, желая пополнить запасы своей кладовой, Ару забрался в свой ветхий челн и поплыл вниз по реке, разлившейся от весенних дождей.
Осторожно гребя против течения между берегами, почти скрытыми под водой, Ару направил свой челнок к западням, поставленным им накануне. Они были устроены на манер корзин для ловли омаров, в которые легко попасть, но невозможно выбраться.
Найдя в них трех жирных крякающих уток, Ару удовлетворенно заворчал. Он вытащил уток, свернул им шеи, потом поймал пару лягушек и за лапки подвесил их на мочалках в опустевших ловушках — для приманки новой добычи.
Покончив с лягушками, Ару принялся ловить рыбу себе на завтрак. Много ловить ее не имело смысла: «вороны» не очень уважали такую пищу. Еще недавно рыбу считали ядовитой, и только в одну суровую зиму, когда охота была скудной, голод заставил «воронов» попробовать рыбы.
Страдая от унижения, Ару, расположившись на сухой отмели, жарил себе завтрак; унижение, однако, нисколько не повлияло на его аппетит. Он жадно набросился на пищу и съел все до последней рыбешки.
В вышине показались две темные точки. Через некоторое время Ару мог рассмотреть их, — то была пара дерущихся цапель. Вскоре меньшая, очевидно, признав себя побежденной, отказалась от дальнейшей борьбы и, медленно махая крыльями, полетела в сторону устья реки.
Куда полетела эта птица?
Кое-какие их привычки Ару знал. Рыбу они ловят в одиночку, но по вечерам любят собираться в каком-нибудь укромном местечке.
Не там ли, в низовьях реки, такое место? Если так, то, пожалуй, можно бы…
Но спускаться вниз по реке было делом весьма рискованным. Недалеко от ее устья жило сильное, враждебное «воронам», племя. Ни один из попавших к ним «воронов» не вернулся домой.