Еще прежде, чем он закончил говорить, в моем мозгу созрело решение, что мне необходимо пойти туда, чтобы собственноручно выяснить все, что можно, если это будет в моих силах. Желание оказалось таким неодолимым, что даже если бы я был исполнен решимости до последнего сопротивляться ему, я проиграл бы эту битву, точно околдованный какими-то могущественными чарами. Предостережение преподобного Хилари, таинственная неоконченная история из древней рукописи, дурная слава, на которую намекал монах, – все это, казалось бы, должно было испугать меня и отвратить от подобного решения, но, напротив, на меня точно нашло какое-то затмение, и мне казалось, что за всем этим скрывалась некая восхитительная тайна, запретный мир невыразимых явлений и неизведанных наслаждений. Мысли об этом воспламенили мое воображение и заставили сердце лихорадочно колотиться. Я не знал, и не мог даже предположить, что могут представлять собой эти наслаждения, но каким-то загадочным образом был уверен в их совершенной реальности, точно так же, как настоятель Хилари верил в существование рая.
Я решил отправиться на руины в тот же день, пока не вернулся Хилари, который, как я инстинктивно чувствовал, с подозрением отнесся бы к подобному намерению с моей стороны и непременно воспротивился бы этому.
Мои приготовления были очень просты и заняли всего лишь несколько минут. Я положил в карман огарок свечи, позаимствованный из спальни, взял в трапезной краюшку хлеба и убедившись, что мой верный кинжал в ножнах, незамедлительно покинул гостеприимный монастырь. Встретив во дворе двоих братьев, я сказал им, что собираюсь прогуляться по лесу. Они удостоили меня веселым «pax vobiscum» и пошли своей дорогой, занятые разговором.
Стараясь идти как можно более прямой дорогой к Фосефламу, башни которого часто исчезали за переплетающимися сучьями деревьев, я вошел в лес. Я шел без дороги, и мне часто приходилось отклоняться в сторону от намеченного пути, чтобы обойти густой подлесок. В лихорадочной спешке, охватившей меня, казалось, что прошли часы, пока я добрался до вершины холма, где возвышались развалины, но на самом деле путь вряд ли занял чуть более получаса. Преодолев последний откос, я внезапно увидел перед собой замок, возвышавшийся в центре ровной площадки, которую представляла собой вершина. В разрушенных стенах пустили корни деревья, а обвалившиеся ворота заросли кустарником, ежевикой и крапивой. Не без труда пробившись сквозь эти заросли и изорвав колючками свою одежду, я, как и Жерар де Вентильон в старинной рукописи, пошел к северному концу дворика. Между плитами мостовой разрослись зловеще огромные стебли бурьяна, чьи толстые мясистые листья уже тронули коричневые и лиловые краски дыхания наступившей осени. Но я вскоре отыскал треугольную плиту, описанную в повествовании, и без малейшего промедления и колебания ступил на нее правой ногой.
Сумасшедшая дрожь, трепет безрассудного торжества, окрашенного легким волнением, пробежала по моему телу, когда огромная плита легко накренилась под моей ногой, обнаруживая темные гранитные ступени, точно так же, как в древнем манускрипте. Теперь на короткий миг смутные страхи, навеянные намеками монахов, ожили в моем воображении, превратившись в неизбежную реальность, и я остановился перед чернеющим отверстием, готовым поглотить меня, раздумывая, не дьявольские ли чары привели меня сюда, в царство неведомого ужаса и немыслимой опасности.
Я колебался, однако лишь несколько мгновений. Затем чувство опасности померкло, ужасы, описанные монахами, превратились в причудливый сон, и очарование чего-то непостижимого, что было все ближе и ближе, охватило меня, точно крепкое объятие любящих рук. Я зажег свечу и начал спускаться по лестнице, и точно так же, как за Жераром Вентильоном, треугольная каменная глыба бесшумно закрылась за мной и заняла свое место в вымощенном полу. Несомненно, ее приводил в движение какой-то механизм, срабатывавший под воздействием человеческого веса на какую-нибудь из ступеней, но я не остановился, чтобы выяснить, каким образом он работает, и не пытался найти способ заставить плиту открыться изнутри, чтобы я мог вернуться.
Там была, пожалуй, дюжина ступенек, ведущих в низкий, узкий, пахнущий плесенью склеп, где не было ничего, кроме древней, покрытой пылью паутины. Дойдя до конца, я обнаружил маленькую дверцу, сквозь которую прошел во второй склеп, который отличался от первого лишь тем, что казался более просторным и более пыльным. Оставив за спиной еще несколько таких же склепов, я очутился в длинном коридоре или туннеле, местами перегороженном каменными глыбами или грудами булыжников, обрушившимися со стен. Он выглядел очень неприглядным, и в нос мне бил омерзительный запах застоявшейся воды и подземной плесени. Несколько раз под моими ногами хлюпала вода, когда я вступал в маленькие лужицы. Сверху падали тяжелые капли, зловонные и липкие, будто просочившиеся из склепа. Мне казалось, что за колеблющимся кругом света, который давала моя свеча, во тьме уползают куда-то зловещие призрачные змеи, потревоженные моим приближением, но я не был уверен, были ли то действительно змеи, или лишь беспокойные отступающие тени, почудившиеся глазам, еще не привыкшим ко мгле, подземелья.
Завернув за неожиданно открывшийся передо мной поворот, я увидел то, чего менее всего ожидал, – проблеск солнечного света там, где, очевидно, был конец туннеля. Не могу сказать, что я рассчитывал там найти, но такой результат почему-то совершенно обескуражил меня. В некотором смятении я поспешил вперед и, вынырнув из отверстия, ослеплено моргая, оказался на ярком солнечном свету.
Еще прежде чем окончательно опомниться и протереть глаза, чтобы осмотреть окрестности, я был потрясен одним странным обстоятельством. Несмотря на то, что я вошел в подземелье утром, а все мои блуждания по склепам не могли занять больше нескольких минут, солнце уже садилось. Да и сам солнечный свет казался другим – более ярким и мягким, чем тот, который я видел над Аверуаном, а небо – синим-синим, даже без намека на осеннюю блеклость.
Тогда, со все нарастающим изумлением, я огляделся и не смог найти ничего не только знакомого, но и просто правдоподобного в пейзаже, расстилавшемся передо мной. Против всех разумных ожиданий, не было видно ничего похожего ни на холм, на котором стоял замок Фосефлам, ни на прилегавшую к нему местность. Вокруг меня лежала дышавшая покоем страна холмистых лугов, по которой извилистая река стремила свои золотистые воды к темно-лазурному морю, видневшемуся за вершинами лавровых Деревьев… Но в Аверуане никогда не росли лавры, да и море находилось в сотнях миль, так что можно представить, как меня ошеломило и потрясло это зрелище.
Предо мной раскинулся самый очаровательный пейзаж, который мне когда-либо доводилось видеть. Трава, в которой утопали мои ноги, казалась мягче и ярче изумрудного бархата, и в ней там и сям проглядывали фиалки и разноцветные асфодели. Темно-зеленые кроны деревьев, как в зеркале, отражались в золотистой реке, а вдали на невысоком холме смутно поблескивал мраморный акрополь, возвышавшийся над равниной. Все было напоено мягким дыханием весны, вот-вот готовой смениться теплым и радостным летом. Мне казалось, что я очутился в стране классических мифов, греческих легенд, и мало-помалу все мое изумление и удивление отступило перед чувством затопившего меня восторга и восхищения совершенной, неописуемой красотой этой земли.