Вскоре и другие, не наши шаги эхом разнеслись по городу; постепенно воздух заполнили привычные гомон и говор. Появились прохожие, торговцы фруктами, молоком и бобами из ближайших деревень. Однако мы так и не встретили того, кого искали.
Мы шли по просыпающемуся городу, занятому утренними хлопотами. Затем резко, без предупреждения, при обстоятельствах, способных устрашить самого стойкого и напугать самого храброго, мы настигли того, кого преследовали. Мы входили на площадь, где стояла плаха, на которой тысячи злодеев сложили свои грешные головы, и тут услышали жуткие вопли смертельного ужаса и боли. Никто, кроме этой чудовищной твари, не мог быть их причиной. Мы ускорили шаг и увидели, как двое прохожих, которых угораздило пересекать площадь вблизи плахи, корчатся в объятьях неописуемого чудовища, существование которого отвергли бы и древние сказания, и наука.
Несмотря на произошедшие с ним невероятные перемены, подойдя ближе, мы сразу узнали Книгатина Зхаума. Соединившись в третий раз с омерзительным торсом, его голова как будто наполовину расплющилась о диафрагму; вероятно, в процессе слияния один глаз окончательно оторвался от другого и теперь располагался в пупке, прямо под выступающей челюстью. Были и другие, еще более омерзительные изменения: руки стали щупальцами, на конце которых пальцы извивались, точно клубки змей; а там, где должна быть голова, плечи вздыбились конусом, на вершине которого красовался рот, похожий на чашу. Однако самым неслыханным и непредставимым было преображение нижних конечностей: колени и бедра раздвоились, обратившись длинными гибкими хоботками, усеянными присосками в виде разинутых ртов. Используя все свои ротовые отверстия и конечности, чудовищная аномалия поглощала двух незадачливых прохожих.
Привлеченная воплями, толпа наблюдала за тошнотворной сценой из-за наших спин. Казалось, в одно мгновение город заполнил невыносимый ор и гвалт, и громче всего в этом оре и гвалте звучал всепоглощающий ужас.
Я не стану описывать наших чувств как мужчин и служивых людей. Судя по последнему воплощению Книгатина Зхаума, в нем чудовищным образом возобладала инопланетная наследственность. Но, несмотря на это, а также на мерзостную огромность этой ошибки природы, мы по-прежнему готовились исполнить наш долг и по мере возможности защитить беспомощное население. Я ничуть не бахвалюсь: мы простые люди и должны были хотя бы попытаться сделать то, что от нас требовалось.
Мы окружили чудовище и приготовились немедленно напасть на него с нашими алебардами и трезубцами. Однако тут же обнаружилась неловкая подробность: тварь так неразделимо и мучительно сплелась со своими жертвами, что мы не могли использовать оружие, не рискуя нанести им серьезных ран. Впрочем, по мере того как чудовище высасывало из них жизненные соки, попытки жертв освободиться стали менее яростными; постепенно волнение омерзительной шевелящейся массы, в которую сплелись пожирающий и пожираемые, стихло.
Сейчас или никогда; я не сомневался, что нам следует дружно атаковать чудовище, какой бы бессмысленной и тщетной ни выглядела эта затея. Однако самому чудовищу явно надоело это мельтешение вокруг, и оно решило избавиться от докучных приставаний мелких людишек раз и навсегда. Когда мы подняли оружие, чудовище отпрянуло, все еще сжимая свои вялые обескровленные жертвы, и взгромоздилось на плаху. И там, на глазах у всех присутствующих, начало раздуваться всеми частями, всеми конечностями, словно накачивая себя нечеловеческой злобой и враждебностью. Скорость, с которой чудовище увеличивалось, и размеры, которое оно принимало, постепенно закрывая собой плаху и свисая по краям колышущимися складками, устрашили бы героев забытых мифов. Должен заметить, что торс чудовища увеличивался скорее вбок, чем в высоту. Когда размеры его превысили размер любого живого существа в этом мире и тем не менее оно с медлительной неотвратимостью удава, расправляющего кольца, продолжало расти, уже ничто не могло удержать от бегства моих храбрых и доселе неустрашимых товарищей, за что я вовсе их не корю. Еще меньше я обвиняю простых людей, которые толпами, с громкими воплями и причитаниями, бросились прочь из города. Люди наверняка еще прибавили ходу, когда впервые со времени своего появления чудовище начало издавать звуки. Более всего эти звуки напоминали змеиный шип, однако его громкость и тембр были невыносимы для человеческого уха; и хуже всего, что звук этот раздавался не только изо рта, вдавленного в диафрагму, но из всех отверстий и хоботков, которыми на наших глазах чудовище обзавелось. Даже я, Атаммай, отпрянул от этого шипения и отошел подальше, где меня не могли достать змееподобные пальцы.