Кое-кто решил, что некромант погрузился в долгое забытье, нирвану или оцепенение, от которых со временем должен очнуться. Другие, однако же, утверждали, что он умер и каким-то образом поддерживает видимость жизни при помощи заклинания, пережившего его самого. Ни один человек не осмеливался войти в высокую черную башню, так что ее тень все так же лежала на Сазране, словно тень чудовищного гномона, ползущего по зловещему циферблату; все так же неподвижно лежала она и на людских умах, погружая их в затхлый могильный мрак.
Среди тех пятерых чародеев, которые умолили царя Гадейрона отпустить их, ибо побоялись примкнуть к своим собратьям и сотворить колдовство против Малигриса, нашлись двое, к которым чуть погодя, когда они из других источников получили подтверждение того, что Маранапион увидал с помощью ока циклопа, отчасти вернулась храбрость.
Были они братья — Нигон и Фустулес. Устыдившись своей трусости и возжелав восстановить доброе имя в глазах прочих чародеев, они измыслили дерзкий план.
Дождавшись безлунной ночи, когда морской ветер гнал по небу облака, то и дело скрывая звезды, Нигон и Фустулес темными улицами пробрались к высокому холму в самом сердце Сазрана, где с почти незапамятных времен возвышалась угрюмая цитадель Малигриса.
Холм этот зарос кипарисами, чьи ветви даже на ярком солнце оставались черными и мрачными, словно их навсегда запятнали колдовские миазмы. Они корчились по обе стороны аллеи и, будто безобразные духи ночи, гнулись над темными адамантовыми ступенями, что вели в башню. Нигон и Фустулес вскарабкались по ступеням и задрожали от страха, когда под порывом жестокого ветра ветви кипарисов угрожающе потянулись к ним. Лица колдунов обдало крупными солеными каплями, словно в них брызнула демонова слюна. Темная роща полнилась ужасающими вздохами, загадочными стенаниями, тихими завываниями — так могли бы скулить чертенята, отлученные от своих сатанинских матерей.
Сквозь колыхающиеся ветви виднелись окна башни, и чем ближе подходили чародеи, тем сильнее отдалялся, тем неприступнее становился заоконный свет. Не единожды эти двое пожалели о своем безрассудстве. Но все же они не встретили на пути никаких осязаемых препятствий и препон и приблизились к дверям, всегда стоявшим нараспашку; из-за дверей в черную ветреную ночь изливался ровный свет немигающих лампад.
Хоть двое братьев и замыслили гнусность, они сочли за лучшее войти в башню прямо и открыто. А если кто-то остановит их или спросит о причинах визита, они договорились солгать, будто бы явились получить от Малигриса пророчество, ибо чародей славился по всему острову как непогрешимейший из прозорливцев.
Порыв резко посвежевшего морского ветра обрушился на башню, взвыл подобно войску демонов, летящих из преисподней в преисподнюю, швырнул полы длинных мантий в лица чародеям. Но когда братья вошли внутрь, завывания ветра мгновенно стихли, как и его беззастенчиво неотступные порывы. Сделав лишь шаг, Нигон и Фустулес очутились в гробовой тишине. Вокруг ровный свет лампад играл на черномраморных кариатидах, мозаиках из драгоценных каменьев, чудодейственных металлах, свисающих с самого верха башни гобеленах, и повсюду в неподвижном воздухе висел аромат, гнетущий, как смерть.
Два чародея невольно содрогнулись: эта могильная тишина показалась им противоестественной. Но внутри башни они не увидели никакой охраны, ни одного из подручных Малигриса, а потому решились идти дальше и вскарабкались по мраморным ступеням в следующий зал.
Повсюду в свете роскошных лампад представали перед ними бесценные чудесные сокровища. Столики из черного дерева, с инкрустированными рунами из жемчуга и белого коралла; тонкие, как паутинки, ткани с прихотливыми узорами, отделанные серебром и парчой; ларцы из электрума, битком набитые драгоценными амулетами; крошечные фигурки божков из жада и агата; огромные статуи демонов из золота и слоновой кости. Здесь, в башне, лежали грудами в небрежении богатства, скопленные за долгие годы, не охраняемые никем, без замков и запоров, так и просившиеся в руки любому случайно забредшему сюда воришке.