Вскоре уже никто в Сазране более не сомневался в смерти Малигриса. И все же он столько лет держал всех в страхе, что мало кто осмеливался войти в его башню, и воры тоже опасались соваться туда и не спешили за сказочными сокровищами.
День за днем наблюдал в синем циклопьем оке Маранапион, как потихонечку гниет его заклятый враг. Постепенно придворного архимага начало обуревать сильнейшее желание наведаться в башню и самому узреть то, на что доселе он смотрел лишь в видениях. Только так его торжество было бы полным.
И вот вместе с семью чародеями и царем Гадейроном Маранапион поднялся по черным адамантовым ступеням в башню, а потом по мраморным ступеням в верхний зал, где сидел на высоком троне Малигрис, — тем же путем, что прежде Нигон и Фустулес… Но о постигшей двоих братьев судьбе никто не ведал, ибо не было свидетелей их гибели.
Не медля ни мгновения, процессия храбро вошла в зал. Косые лучи вечернего солнца, проникавшие в него через западное окно, золотили пыль, покрывавшую все вокруг. Инкрустированные драгоценными каменьями курильницы, чеканные лампады и окованные железом фолианты затянуло паутиной. В неподвижном воздухе ощущался могильный дух.
Незваные гости зашагали вперед, движимые тем порывом, что влечет ликующего победителя попрать поверженного врага. Прямой и несломленный, сидел Малигрис на своем троне, и почерневшие, испещренные пятнами пальцы все так же сжимали подлокотники, и пустые глазницы все так же смотрели в восточное окно. От лица почти ничего не осталось, лишь ниспадала с черепа на грудь борода, а потемневшее чело напоминало изъеденное червями черное дерево.
— Приветствую тебя, о Малигрис, — громко и с насмешкой сказал Маранапион. — Умоляю тебя, подай нам знак, покажи, живо ли еще твое колдовство, или же оно кануло в небытие.
— Приветствую тебя, о Маранапион, — прогремел мрачный и страшный голос, хотя изъеденные червями губы некроманта не шевельнулись. — Я подам знак, о котором ты просишь. Как я, мертвый, истлел на своем троне из-за вашего мерзостного колдовства, сотворенного в подземельях во дворце царя Гадейрона, точно так же ты, твои приспешники и сам Гадейрон истлеете заживо за один лишь час под действием моего заклятья.
И усохший труп Малигриса громовым голосом произнес древнее заклинание, которое писалось еще руническим письмом Атлантиды, и проклял восьмерых чародеев и царя Гадейрона. В это заклинание через равные промежутки были вплетены ужаснейшие прозвания смертоносных богов; еще в нем прозвучали тайное имя черного бога времени и Пустоты, что пребывает вне времени, и титулы многих могильных демонов. Тяжело и гулко падали страшные слова, и в них слышались громовые удары, что обрушиваются на двери склепа, и грохот низвергнутых плит. Воздух в зале потемнел, будто внезапно настала неурочная ночь, а потом в нем ночным дыханием разлился холод, словно башню осенили темные крылья столетий, распростершиеся от края и до края, а потом исчезнувшие.
Заслышав этот призыв, прозвучавший подобно «Маран-афа»[48], чародеи застыли, преисполнившись невыразимого ужаса, и даже Маранапион не припомнил ни одного заклинания, которое хоть сколько-нибудь могло противостоять страшному колдовству.
Они пытались бежать, пока не отзвучало проклятие, но их сковала пагубная слабость, предвещавшая скорую смерть. Глаза затмила тень, но и сквозь нее каждый успел смутно различить, как внезапно почернели лица спутников, как запали их щеки и, словно у древних трупов, обнажились ощеренные зубы.
Чародеи и царь не могли бежать, ибо ноги истлевали прямо на ходу, а плоть отпадала от костей. Они завопили, но их черные языки иссохли и упали на пол еще до того, как крики успели стихнуть. Жизнь еще теплилась в несчастных, подобие зрение и слуха не покинуло их, и они вполне осознавали свою жуткую судьбу. Корчась в жесточайших муках, гния заживо, они трепыхались и медленно ползали на холодном мозаичном полу — все медленней и тише, пока содержимое их черепов не обратилось в серую плесень, жилы не отделились от костей, а костный мозг не высох.
Вот так за час заклинание Малигриса прикончило их. Почерневшие и истлевшие враги мертвого некроманта, подобные древним обитателям склепов, лежали навзничь у его ног, словно почтительные слуги перед восседающей на троне Смертью. Только по одеяниям можно было теперь отличить царя Гадейрона от архимага Маранапиона, а Маранапиона — от его чародеев-подручных.
48
«Маран-афа» — выражение на сирийском диалекте арамейского, означающее примерно «Господь грядет» (или «Господь пришел»); один раз употребляется в Библии («Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа», Первое послание к Коринфянам, 16: 22).