Линч смотрел, как самолет исчезает в небе. Банкира овевала красная пыль, которую машина подняла при взлете. Молодой индеец, тело которого было полностью покрыто краской и который, по-видимому, возглавлял нападение, направился к Линчу, размахивая бордуной — четырехфутовой дубинкой, какими здешние воины пользовались, чтобы размозжить голову тому или иному врагу. Он загнал Линча и одиннадцать оставшихся участников экспедиции в маленькие лодчонки.
— Куда вы нас везете? — спросил Линч.
— Вы наши пленники до конца жизни, — ответил юноша.
Молодой Джеймс пощупал крест, висящий на шее. Линч полагал, что настоящее приключение начинается лишь когда, по его выражению, «случается какая-нибудь пакость». Но такого он совершенно не ожидал. У него не было плана обороны, не было нужного опыта. У него даже не было с собой оружия.
Он сжал руку сына.
— Что бы ни происходило, — шепнул ему Линч, — ничего не делай, пока я тебе не скажу.
Лодки свернули с главного русла реки и устремились вниз по узкому протоку. Пока они плыли в глубь джунглей, Линч обозревал окружающее: в кристально-прозрачной воде кишели радужных цветов рыбки, а растительность на берегах становилась все гуще и гуще. Он подумал, что это самое прекрасное место из всех, что он видел в своей жизни.
Глава 3
Поиски начинаются
Считается, что на поиски приключений нас зовет романтика. Но я и сейчас не могу вспомнить ничего романтического.
Давайте расставим точки над i. Я не путешественник и не искатель приключений. Не альпинист и не охотник. Меня и ночевки-то в палатке не слишком прельщают. Во мне меньше пяти футов девяти дюймов, мне почти сорок, я широковат в талии, а волосы мои редеют. Я страдаю кератоконусом, то есть «куриной слепотой» — глазной болезнью, мешающей хорошо видеть ночью. У меня топографический кретинизм, в метро я то и дело забываю, где нахожусь, и пропускаю свою станцию в Бруклине. Я люблю газеты, готовую еду с доставкой на дом, спортивные хиты (записанные системой Ти-Во[14]) и кондиционер, выкрученный на максимум. Каждый день, возвращаясь домой, я оказываюсь перед выбором: преодолеть два лестничных марша пешком или воспользоваться лифтом, — и неизменно выбираю лифт.
Но когда я работаю над тем или иным материалом, все меняется. С юных лет меня привлекали истории о тайнах и приключениях — те, что «хватают и не отпускают», как выражался по этому поводу Райдер Хаггард. Насколько я помню, героем самых первых подобных рассказов был мой дедушка Моня. Ему уже перевалило за семьдесят, и он страдал болезнью Паркинсона. Бывало, он сидел, весь трясясь, на крылечке нашего дома в Вестпорте, штат Коннектикут, и безучастно глядел на горизонт. А в это время моя бабушка вспоминала о его приключениях. По ее словам, некогда он был в России меховщиком и сотрудничал как фотограф с журналом «Нэшнл джиографик»: в двадцатых годах он стал одним из немногих пришельцев с Запада, которым позволили объехать с камерой самые разные области Китая и Тибета. (Некоторые наши родственники подозревают, что он был шпионом, однако мы так и не смогли найти ни единого доказательства этой версии.) Бабушка вспоминала, как незадолго до их свадьбы Моня отправился в Индию, чтобы закупить там какие-то ценные меха. Проходили недели, а от него не было никаких вестей. Наконец по почте прибыл измятый конверт. В нем была лишь размытая фотография: бледная и какая-то искривленная фигура Мони, мучимого малярией, распростерта под москитной сеткой. В конце концов он вернулся, но, так как он все еще продолжал поправляться после болезни, свадьбу пришлось сыграть в больнице. «Тогда-то я поняла, что вляпалась», — замечала бабушка. Она рассказывала мне, что позже Моня стал профессиональным мотогонщиком, а когда я скептически косился на нее, она разворачивала носовой платок, демонстрируя одну из его золотых медалей. Однажды, добывая меха в Афганистане, он ехал через перевал Хибер на мотоцикле, с другом, размещавшимся в коляске, и тут у него отказали тормоза. «Мотоцикл завертелся, твой дедушка потерял управление и уже попрощался со своим другом, — вспоминала бабушка. — Но тут Моня заметил рабочих, которые чинили дорогу, а рядом с ними был большой холм грязи, и он поехал прямо на него. Дедушку и его друга катапультировало прямо в грязь. Они сломали несколько костей, только и всего. И уж конечно, это не остановило твоего дедушку, и он продолжал гонять на мотоцикле».
Для меня удивительнее всего в этих приключениях был их главный герой. Я застал дедушку уже стариком, с трудом таскавшим ноги. Чем больше мне о нем рассказывала бабушка, тем с большей жадностью я тянулся к подробностям, которые могли бы помочь мне понять его; однако было в нем нечто, ускользавшее даже от бабушки. «Моня — это Моня», — бывало, говорила она, махнув рукой.
Когда я стал журналистом, меня всегда привлекали сюжеты, которые «хватают и не отпускают». В девяностые годы я работал корреспондентом при Конгрессе, однако продолжал при этом от случая к случаю расследовать истории о мошенниках, мафиози и шпионах. Большинство моих статей казались не связанными друг с другом, но их, как правило, объединяла одна тема: страсть. Они были посвящены обыкновенным людям, которых так и тянет заниматься непривычными вещами, на какие большинство из нас никогда бы не отважилось, — людям, у которых в голове заводится зародыш некой идеи, и потом, развиваясь и давая метастазы, эта опухоль пожирает их целиком.
Мне всегда казалось, что мой интерес к таким людям — чисто профессиональный: они дают самый выигрышный и эффектный материал. Но иногда я задумываюсь: а может, я больше похож на них, чем мне хочется верить? Репортерское дело — тоже своего рода нескончаемое приключение, когда ты вынюхиваешь подробности в надежде обнаружить некую сокрытую истину. К большому огорчению моей жены, когда я работаю над материалом, я перестаю видеть все остальное. Я забываю оплачивать счета и бриться. Я не переодеваюсь с должной частотой. Я даже иногда иду на риск, на какой в ином случае никогда бы не отважился: проползаю сотни футов под улицами Манхэттена вместе с диггерами, которых именуют туннельщиками, или во время страшного шторма плыву на ялике вместе с охотником на гигантских кальмаров. Когда я вернулся из этого плавания, мать заметила: «Знаешь, ты напоминаешь мне твоего дедушку».
В 2004 году, занимаясь журналистским расследованием загадочной смерти специалиста по Конан Дойлу и Шерлоку Холмсу, я случайно наткнулся на упоминание о Фосетте в качестве вдохновителя «Затерянного мира». Когда я прочел о путешественнике больше, меня заинтриговала фантастическая идея города Z: мысль о том, что в Амазонии могла существовать высокоразвитая цивилизация с великолепной архитектурой. До этого я, как и, подозреваю, многие, полагал, что по бассейну Амазонки рассеяны племена, живущие в каменном веке: воззрение, вынесенное нами не только из приключенческих книжек и голливудских фильмов, но и из школьных учебников.
Защитники окружающей среды часто изображают Амазонию «девственным лесом», до недавнего времени практически не оскверненным прикосновениями человеческих рук, — до вторжения лесорубов и всяких непрошеных пришельцев, проходивших через эти места. Более того, многие археологи и географы[15] утверждают, что природные условия Амазонии, как и Арктики, сделали невозможным возникновение густонаселенных групп, необходимых для формирования развитого общества, с разделением труда и системой властной иерархии, как в племенах под руководством вождя или королевствах. Бетти Меггерс из Смитсоновского института — вероятно, самый уважаемый из современных археологов, занимающихся Амазонией. В 1971 году она живописала этот регион как «поддельный рай», место, которое — из-за всей своей фауны и флоры — неблагоприятно для жизни человека. Дожди и наводнения, а также безжалостное солнце вымывают и выжигают из почвы важнейшие питательные вещества, делая невозможным масштабное земледелие. В таких суровых условиях, считает Меггерс и многие ее коллеги, могут выжить лишь небольшие кочевые племена. Как указывает Меггерс, поскольку почва дает так мало питательных веществ, то, даже когда местным племенам удавалось преодолеть убыль населения от голода и болезней, им все равно приходилось изобретать так называемые культурные суррогаты для контроля собственной численности — в том числе и убивать своих же сородичей. В некоторых племенах практиковалось детоубийство, некоторые бросали своих больных в лесу или широко предавались кровной мести и войнам. В семидесятые годы Клаудио Вильяс Боас, один из самых известных защитников амазонских индейцев, сказал корреспонденту: «Это джунгли, и убить ребенка-калеку или бросить одинокого мужчину может оказаться необходимым для выживания племени. Нас потрясает это лишь сейчас, когда джунгли исчезают и их законы теряют свое значение».
15
Более подробное обсуждение научных дискуссий о проблеме развитых цивилизаций Амазонии см. в работе Манна «1491». (Примеч. автора)