Но Син вернулся. Что заставило настороженную девушку пойти за ним, он понимал интуитивно, опасаясь ошибиться. Его и самого сразила невыносимость затворенного уклада этих окраин и взгляды людей исподлобья. Уже тогда его подтачивала мысль, что она с ужасом не оглядывается за плечо.
Оя вступила в город построений, заслоняющих солнце, с распухающей и опасающейся надеждой. Чужеземец из стана Уммы, которую побаивались и о которой злословили ее соплеменники, пленил ее своим отличием от угрюмых земляков, занятых выживанием и остервенело ненавидящих любого, кто алкал лучшей жизни за пределами этого огороженного лабиринта. Своих земляков Оя боялась и не уважала, отгораживаясь полотном от их озлобленного буйства. Отросшая борода Сина, которую он вовсе не спешил брить, и искорка насмешки при взгляде на несовершенства мироздания контрастировали с нарочитой серьезностью ее клана – запреты сделали их характеры недоверчивыми и порицающими любую неугодную им пропорцию. Замкнувшись на пороге перемен, Оя воображала, что не станет скучать по родине, разве что по песчаным бурям, от которых здесь они были защищены цепью гор.
После верблюдов и шатров в пустыне глаза Ои расцветали каждое утро, наблюдая скольжения водянистого в растворенной испарине облаков солнца по плоским крышам с отверстиями дверей. Заклятого солнца, почти не заходящего в пучины долгого угасания. Некоторые крыши блистали изумрудами листвы и диковинных цветов, нарочно рассаженных в этих одноцветных краях скучающими по зелени переселенцами. Поняв назначение развитости, высоких статуй, облепляющих храмы и площади, Оя не алкала покоя неизведанности, а с благодарной радостью влилась в то, что уже было достигнуто, чтобы в полной мере испить блага скопа чужой деятельности. Хоть и удушающие воспоминания о прошлом нередко изнутри резали внешне упокоенную гладь ее кожи.
8
Амина вошла в едва освещенный зал. Начиненная аура нот и запахов, собственноручно сооруженная чужим созиданием, опьянила ее молниеносно. Летом в их краях традиционно нарастала изможденность, оттенение, желание скрыться в подземном мире вслед за доблестным царем – защитником. По периметру святилища на коленях стояли незнакомые женщины, некоторые явно в ожидании материнства. Это было нетипично для Лахамы, которая запрещала плотские утехи своим жрицам и с прохладцей относилась к замужним женщинам, а в немногочисленном сословии рожениц вовсе видела обслугу и желала его повсеместного внедрения.
Лахама блистала в красной накидке из перьев и золотой короне, обрамляющей ее волосы пышным венцом и спускающейся до щек вкраплениями выточенных листьев.
– Боги даровали мне свою благодать… В день священного ритуала возрождения.
Собравшиеся женщины издали одобрительный гул. Лахама, недобро улыбаясь, пресекла их. Наркотический транс с вывернутыми внутрь тел изумленно – испуганными глазами постепенно все больше опутывал сборище.
– Мне было видение о крушении Уммы в огне. Это же предрекал наш возлюбленный провидец Хаверан.
Женщины безотрадно зашептались. Хаверан, эксцентричный старик в невообразимых свертках пестрой ткани, пользовался особенным почетом в Умме, хотя на памяти целого поколения ни одно из его громогласных пророчеств не оправдалось. Тем не менее при живом провидце посетителей с подношениями, жаждущими узнать пласт своей судьбы, в его доме не убавлялось.
– В знак особого уважения к милости богов, одаривших меня, зачатый в день возрождения ребенок будет принесен в жертву верховному богу ради процветания Уммы.
Женщины не выразили видимого ужаса, а, напротив, озарились расслабленными улыбками. Амина ненароком подумала, что подобное святотатство производится в этих стенах не в первый раз. Она догадывалась, что проводимые здесь культы не просто так сокрыты от всего прочего мира, и дело здесь далеко не в вине, сушеных фруктах и болтовне. Мужчин категорически не допускали на эти мистерии ни под каким предлогом. Если бы это все же произошло, всем беременным, даже тем, кто нисколько этого не желал, было предписано под страхом кары богов вызвать выкидыш, потому что дети по убеждениям собравшихся в тот же момент оказывались прокляты Араттой еще до рождения. Опасения эти брали свое начало в глубокой древности, задолго до разделения Уммы и Сиппара – проникший так на служение богини плодородия раб принес с собой неведомый ранее в этих краях недуг. Женщины, носящие в тот момент детей, занемогли красными пятнами по всему телу, а в положенный срок разродились уродцами.