Поскольку все еще шла холодная война, следовало приготовиться к неожиданностям. Породы могли оказаться недосягаемыми и по политическим причинам. В прошлом Розанов и его московские коллеги потратили много сил и времени на изыскания в Сибири. Они подготовили элегантную работу о крупномасштабной эволюционной радиации групп организмов у начала томмотского яруса в районе реки Алдан. Другим ученым, в основном из Новосибирска, ситуация виделась иначе. Владимир Миссаржевский и его коллеги утверждали, что они нашли разрезы и севернее Алдана (у реки Анабар), и южнее (во “Внешней” Монголии), в которых обнаружили скелеты еще более древние и относящиеся к выделенному ими же немакит-далдынскому ярусу. Вопрос обсуждался очень эмоционально: новосибирцы считали, что москвичи не уделяют должного внимания полученным ими данным. Розанов возражал, что немакит-далдынский ярус невозможно отличить от томмотского.
Этот вопрос имел большое значение тогда и все еще важен теперь. Случился ли кембрийский взрыв внезапно, у начала томмотского яруса, – или, может быть, на много миллионов лет раньше, у начала немакит-далдынского яруса? Вместе с коллегами по всему миру я искал способ проверить две конкурирующие гипотезы. Для этого было необходимо произвести радиоизотопный анализ самих пород. И преодолеть бюрократические препятствия. Мне также нужно было сотрудничество с другими группами, а главное – с директором. Директор встретил меня чашкой чая в своем кабинете, а в институте меня ждали улыбающиеся лица.
И когда показалось, что все позади, случилось худшее. В моей визе была допущена серьезная ошибка. В документах вместо “Якутск” значилось “Иркутск”, а это на несколько тысяч километров южнее. Надежда увидеть “затерянный мир” оказалась под угрозой. Было слишком поздно что-то предпринимать. И я вернулся через парк к себе в комнату – страдать от бессонницы и гонять мокрым полотенцем московских комаров.
Улахан-Сулугур
Спустя неделю группа ученых сидела, скорчившись, внутри катера. Мы плыли на север по Алдану. Палубу покрывал лед. Рокот двигателя заглушали волны и стук ледяного дождя. Нашей целью был пляж у ручья Улахан-Сулугур. Мы крепко держали свой багаж и угрюмо глядели в иллюминаторы. Ни травы, ни цветов. Только стена соснового леса по обеим берегам.
Чтобы добраться сюда из Москвы, потребовалось около недели переговоров и перемещений на старом самолете, вертолете и лодках, подобной этой. Первая остановка – Якутск. Из асфальта торчат пни деревьев, спасавшихся от вечной мерзлоты. Дома соединяются огромными, проложенными по земле трубами, несущими жизненно необходимое тепло. Первую ночь мы провели в заброшенной школе в лесу. Оттуда нас перевезли в многоэтажку, при которой имелась столовая. По сравнению с подающимся там блюдом покойник с рисом даже мои школьные обеды 1950-х гг. показались вполне съедобными. Несколько дней спустя нас посадили в огромный оранжевый вертолет “Аэрофлота” и отправили в долгий полет к реке Алдан на востоке. У вертолета не было дверей. Видимо, по этой причине ремни безопасности и кресла также отсутствовали. Были лишь скамейки, которые весь полет угрожающе заваливались к открытому проему, подталкивая на прыжок с парашютом. Уверен, что оксфордский комитет по охране здоровья и безопасности на рабочем месте ни за что не одобрил бы такое. Еще мне показалось, что пилот положил ноги на приборную панель, а в руках у него была бутылка водки. Поскольку прежде я не летал на вертолете, я счел это нормальным. Однако мой друг, канадец Ги Нарбонн, весь полет был странно бледен, и в итоге я сделал вывод, что нормальным это все же не было.
Наконец мы увидели огромный каменистый остров на реке Алдан. Вертолет сел. Мы оказались посреди великого ничто. Мы с рюкзаками за спиной весьма неизящно выпали из двери. Пилот что-то закричал нам по-русски. Огромные колеса заскользили, задев меня, еще не успевшего подняться на ноги, и стали прижимать к камням. Прежде я не летал на вертолете и снова решил, что это нормально. Но, похоже, нормальным не было и это.