Тем временем мы уже отошли от пристани, сильное течение быстро несло нас мимо неприглядной набережной Сан-Мигеля. В такой маленькой лодке шестерым было негде повернуться. Младший индеец стоял на носу, ухватившись одной рукой за мачту, другой за кливер. Старший сидел на корме, небрежно придерживая левой ногой румпель. Когда был поставлен главный парус, мне и другим трем пассажирам пришлось лечь на живот, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не задевать утлегаря. Я завидовал даже сельдям в бочке — у тех по крайней мере не было головы. Мою же голову, зажатую между мачете и бедром его владельца, сверлила мысль, долго ли она еще продержится у меня на плечах.
За все время никто из пятерых не проронил ни слова, и от этого мне было еще страшнее. Казалось, что оборванцы не спускают с меня глаз. Стиснутый со всех сторон, я все-таки пытался незаметно наблюдать за ними, чтобы определить, собираются они меня убивать или нет. Индейцы не вызывали у меня тревоги, им я вполне доверял. Как-никак это были индейцы. А я почему-то по-мальчишески искренне верил, что ни один настоящий индеец не может быть дурным человеком. Но вот остальные! Их небритые лица, их грубый вид не оставляли сомнений, что это чиклеро, а в моих глазах всякий чиклеро мог быть только преступником.
Бешено подпрыгивая на волнах, лодка направлялась к побережью Кинтана-Роо. Тут я впервые с сожалением вспомнил об уютном заднем сиденье маленького серого автомобиля, и мне захотелось снова очутиться в Тепостлане…
4. Один на неисследованном берегу
Мы продолжали плыть в полном безмолвии. Маленькое наше суденышко, на борту которого было выведено имя «Лидия», одолевало даже самые крутые волны. Всякий раз, когда лодка летела с гребня вниз, у меня перехватывало дыхание. «Лидия» была настолько мала, что, оказываясь в ложбине между волнами, мы каждый раз теряли ветер и останавливались. Качка от этого только усиливалась, и все вокруг превращалось в настоящий кошмар.
Вскоре Косумель скрылся из виду. Старший индеец по-прежнему оставался у руля, младший стоял на носу. Разумеется, никакого компаса на борту не было, и, когда часа через два на горизонте показались смутные очертания побережья Кинтана-Роо, я вздохнул с большим облегчением. В глубине души я чувствовал некоторую признательность к рулевому и начинал верить, что на море меня все-таки не убьют, но тем не менее продолжал внимательно следить за всеми. Когда я робко попытался улыбнуться рулевому, он неожиданно спросил:
— Тебя не укачало?
— Нет, — ответил я.
От страха мой голос прозвучал очень уверенно. Все трое пассажиров сразу же обернулись в мою сторону, и больше я уже не решался раскрывать рот. Всеми силами стараясь как-то убить время, я то опускал руку за борт, бороздя воду, то нащупывал в своем хенекеновом мешке твердые ножны двух маленьких мачете. Это меня несколько успокаивало, и я начинал думать, что как-нибудь смогу отбиться от врага.
К пяти часам ветер стих, а берег казался все таким же далеким, как и прежде. В общей сложности поездка наша должна была длиться восемь часов. Около шести часов вечера побережье, занимавшее последнее время весь горизонт и вроде бы совсем не приближавшееся, вдруг оказалось прямо перед нами. Прежде чем я успел хоть что-нибудь сообразить, нас закрутил водоворот высоких волн, разбивавшихся о коралловый риф, через который мы теперь шли узким проходом. Волна за волной со страшным грохотом обрушивалась на желтые и бурые зубчатые скалы. Я благодарил бога, когда мы наконец оказались в спокойных водах за рифом. Теперь наша лодка направилась на юг, следуя вдоль самого берега, временами всего лишь в нескольких футах от него. Мы плыли, словно по широкой дороге, окаймленной с одной стороны высоким ревущим барьером пенистого рифа, с другой — стеною густого леса.
Берег сейчас казался мне совсем не таким, как день назад, когда я смотрел на него с «Марии Фиделии». Теперь в этой зеленой стене я мог ясно разглядеть каждое дерево, каждый куст. Вот веерные пальмы вздымают к небу свои изящные листья, качающиеся в вечернем ветерке. А вот на общем зеленом фоне выделяются блестящие красные стволы сейбы. Песчаные пляжи сменялись участками светлых скал, покрытых пятнами серого и зеленого мха. У самой воды скалы приобретали желтоватый или бурый оттенок.