Мальчики снова перевернули лодку и разразились громким хохотом, оценивая все это происшествие как веселую шутку. Я сидел в лодке весь мокрый, конечности мои сводила судорога, но я не смел двинуться или заслониться от солнца и только смотрел в небо, удивительное, необозримое небо Кинтана-Роо. Мне казалось, что держится оно на двух тонких шестах моих капитанов, которые действовали ими красиво и ловко, размеренно повторяя одни и те же замысловатые движения. Вот шест занесен над головой, взмах вперед — конец шеста постепенно погружается в слой ила, пока не упрется в твердое дно лагуны и лодка медленно продвинется вперед.
Следить за взмахами шестов, смотреть в бесконечное голубое небо и испытывать жалость к самому себе — все это не могло занять меня надолго. Из маленькой долбленой лодки мои мысли перенеслись к гондолам, и я вдруг запел. Обстановка была подходящая, гондолы пришли в голову сами собой, и я стал поражать двух юных индейцев разными ариями. «L’amour est un enfant de Bohême»[20] и мой собственный вариант «О sole mio»[21] (я только и знал эти три слова из всей песни) вызвали слезы у моих гондольеров, заставив их покатываться со смеху. В большем поощрении я и не нуждался. И вот над лагуной понеслись такие звуки, которые в Европе сочли бы более действенным средством вызывать дождь, чем кровавые жертвы майя Чакам. Но, видно, боги дождя слабо разбирались в музыке или страдали глухотой. Дождь не пошел, а через тихие воды лагуны до меня донеслось эхо моего собственного голоса.
Надорвав наконец голосовые связки, я принялся смотреть на воду. Когда мы проходили по самым мелким местам через вихри взбаламученной воды, лодка задевала дно. Иногда мимо проплывал островок с манграми на таком близком расстоянии, что ветки царапали борт лодки и касались моего лица. Я видел, как у островков снуют большие рыбины. Нередко это бывала опасная барракуда. Время от времени вблизи зарослей раздавался громкий всплеск большого тарпона, который сильно колотил хвостом по воде, разыскивая среди корней мангров мелкую рыбешку.
Над головой у меня прочерчивали небо черные стайки птиц, изредка я замечал где-нибудь белую цаплю. Кругом над топями и лагунами стояла какая-то жуткая тишина, будто в аквариуме, а на спокойной воде лежали причудливой формы острова. «Земля богов майя, — думал я, — таинственная земля, где среди извилистых протоков обитают лишь безмолвные твари — юркие ящерицы, коварные аллигаторы, гигантские черепахи, загадочные птицы».
Всю вторую половину дня мы продвигались на юг, петляя между островами мангров и илистыми мелями. Иногда мы плыли словно по большому озеру, но вскоре широкий водный простор опять сменялся узкими протоками между островами. По виду нельзя было определить, где тут твердая земля, а где топь.
Около пяти часов мои кормчие направили лодку к длинной полосе суши, отделяющей лагуну от моря. Сначала мы пробирались между болотистыми островками, потом вошли в грязную протоку среди сплетения мангров. Там было очень мелко, мальчикам пришлось выпрыгнуть из лодки и тащить ее по илистому дну. Остановившись наконец около купы мангров, они объявили, что мы приехали.
Прошлепав по воде, я выбрался на топкий берег, а ребята вытянули из воды долбленку и повели меня сквозь мангры, выбирая места, где кусты росли не слишком густо. Потом они показали мне песчаную дорожку, которая должна была привести к кокалю. Я заплатил мальчикам двадцать песо, и они ушли, очевидно обрадованные, что избавляются наконец от своего не совсем нормального пассажира. Несомненно, мое пение они оценили по достоинству.
Я не спеша продвигался по узкой тропинке и чувствовал себя вполне спокойно, шагая один через джунгли. Будущее меня не тревожило.