Стивен Ликок
Затерянный среди зыбей,
или Кораблекрушение в океане
Старинный морской рассказ
В августе 1867 года в должности второго помощника капитана я ступил на палубу «Покорителя пучин», стоявшего в грейвзендском доке.
Но сначала позвольте сказать несколько слов о себе.
Я был высок, красив, молод, ладно и крепко скроен; тело мое было бронзовым от постоянного воздействия солнечных и лунных лучей, а кое-где — там, куда случайно попал свет звезд, даже медно-красным. Лицо мое красноречиво свидетельствовало о честности, уме и редкой проницательности, сочетавшихся с истинно христианской кротостью, простотой и скромностью.
Ступив на палубу, я не мог удержаться от легкого приступа восторга, когда в бочонке смолы, стоявшем возле мачты, увидел свое отражение — фигуру заправского моряка, — а затем, несколько позднее, с трудом подавил чувство огромной радости, снова увидев себя, на этот раз уже в ведре с трюмной водой.
— Добро пожаловать, мистер Сбейсног, — окликнул меня капитан Трюм, выходя из нактоуза и протягивая мне руку через гакаборт.
Передо мною стоял настоящий морской волк лет тридцати — шестидесяти. Лицо его было чисто выбрито, если не считать огромных бакенбард, густой бороды и длинных усов, а мощная кормовая часть заключена в широченные парусиновые штаны, на тыльной стороне которых вполне уместилась бы вся история британского флота.
Рядом с ним стояли первый и третий помощники — тихие, тщедушные люди, взиравшие на капитана Трюма, как мне показалось, не без затаенного страха.
Судно было готово к отплытию. Шли последние шумные приготовления, столь милые сердцу моряка. Матросы спешно приколачивали на место мачты, прилаживали к борту бушприт, драили шпигаты с подветренной стороны и заливали горячей смолой трап.
Капитан Трюм, прижав к губам рупор, сурово, как и подобает моряку, командовал:
— Джентльмены, не переутомляйтесь. Помните, у нас еще уйма времени. Пожалуйста, не выходите без надобности на солнцепек. Осторожно, Джонс, не споткнись о снасти — их, кажется, натянули чересчур высоко. Ай-ай-ай, Уильямс, ну как же ты так перемазался в смоле? На тебя и посмотреть-то страшно!
Я стоял, прислонившись к гафелю грот-мачты, и думал, — да, дорогой читатель, — думал о своей матушке. Надеюсь, это не роняет меня в твоих глазах? Всякий раз, когда дела у меня не ладятся, я к чему-нибудь прислоняюсь и думаю о матушке. А если уж они идут из рук вон плохо, поднимаю одну ногу, замираю на месте и думаю об отце. После этого я готов ко всему.
Думал ли я также о той, что моложе матери и прекраснее отца? Да, думал. «Мужайся, дорогая, — шептал я накануне, когда, спрятав милую головку под мой плащ, она в порыве девического горя пнула меня каблучком. — Через каких-нибудь пять лет плавание окончится, а еще через два-три года я привезу столько денег, что смогу купить подержанную рыболовную снасть и осесть на берегу».
Тем временем приготовления закончились. Все мачты были на месте, паруса приколочены, и матросы рубили сходни.
— Готово? — загремел капитан.
— Есть, сэр.
— Тогда поднять якорь на борт и послать кого-нибудь вниз с ключом от баталерки.
Открывание баталерки! Последняя грустная церемония перед отплытием! Сколько раз за время моих скитаний приходилось мне наблюдать, как горстка людей, которые скоро будут надолго оторваны от дома, в каком-то странном оцепенении ожидает, пока матрос откроет баталерку.
На следующее утро при свежем попутном ветре мы обогнули Англию и вышли в Ла-Манш.
Нет ничего прекраснее Ла-Манша для тех, кто никогда его не видел! Это главная артерия мира. Взад и вперед по проливу снуют голландские, шотландские, венесуэльские и даже американские суда. То и дело проносятся китайские джонки. Военные корабли, моторные яхты, айсберги и плоты сплавного леса движутся во всех направлениях. Добавьте к этому висящий над проливом густой туман, совершенно скрывающий его от глаз, и вы получите некоторое представление о величии развернувшейся перед нами картины.
Уже три дня, как мы в открытом море. Первые приступы морской болезни начинают проходить, и я все реже думаю об отце.
На третий день утром ко мне в каюту заходит капитан Трюм.
— Мистер Сбейсног, — говорит он, — мне придется просить вас отстоять две вахты подряд.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Два другие мои помощника упали за борт, — отвечает он в замешательстве и отводит глаза.
— Слушаюсь, сэр, — коротко бросаю я, но про себя думаю, что все это очень странно. Как это два помощника ухитрились в одну и ту же ночь упасть за борт?
Несомненно, тут какая-то тайна!
Еще через два дня капитан явился к завтраку в таком же замешательстве и так же отводя глаза.
— Что-нибудь случилось? — спросил я.
— Да, — ответил он, стараясь держаться непринужденно, но при этом так нервно перекатывал пальцами крутое яйцо, что чуть было не раздавил его, — к сожалению, я должен сообщить, что мы лишились боцмана!