Кажется, ничего по лучилось... Тут же мы провели испытание: улеглись рядом под тент, тесно прижавшись друг к другу. Нельзя сказать, что в жилище было просторно, к тому же оно оказалось коротковато в длину: когда пойдет дождь, ноги придется подобрать под себя. Но сейчас дождя не было, мелкая водная взвесь незаметно иссякла, и мы наслаждались жизнью, лежа на мягкой подстилке и ощущая, как пламя костра приятно греет подошвы.
Дров припасли на ночь великое множество. Место это привлекло нас тем, что здесь без особого труда можно было собрать любое количество сухого валежника. Полусгнившие коряги, поросшие мохом, упавшие ветви березы, стволы небольших деревьев, поверженных ветром, — все это могло послужить превосходной пищей огню.
Вспомнив, как быстро костер в прошлую ночь сожрал все наши припасы, заготовили топлива столько, что, как нам показалось, хватило бы на зиму. И лишь после этого позволили себе сесть поближе к огню и расслабиться, глядя на успевший уже закоптиться дочерна котелок, где готовилось наше излюбленное блюдо—грибы.
Леша сидел на корточках возле костра, не сводя глаз с котелка. У нас уже был случай, когда прогоревшее поленце стрельнуло в последний раз, дрогнуло, будто в агонии, и рассыпалось в прах. А котелок, опиравшийся на него, завалился на бок и выплеснул в костер все содержимое. Мы не сокрушались особенно, потому что если что-нибудь и потеряли, то только время: пришлось встать и снова идти по грибы. Поэтому Леша редко теперь оставляет котелок без присмотра.
Толю днем укусил в палец странный слепень: маленькая, невидная мушка. Помню, он с удивлением разглядывал собственный палец с растущей прямо на глазах каплей крови, выступившей в месте укуса. Когда рассмотрели его хорошенько, вконец удивились: укус был в виде пореза в два миллиметра длиной. А сам-то слепень—полсантиметра, не более! Вот такая лютая мушка... Так что у Коваленко появилась забота личного плана: раненый палец. Впрочем, нельзя сказать, что он уделял этой заботе много внимания. Скоро Толя поднялся и присел в сторонке—собрался начать дневник.
Долго, однако, он не просидел—ринулся к костру, на ходу закрывая тетрадь: «Невозможно писать! Совсем заели!» Это он охарактеризовал военные действия комаров. Здесь, у костра, они меньше нас беспокоили. А весь день досаждали нам непрестанно. От их укусов вспухли тыльные стороны рук, голова покрылась множеством зудящих шишечек.
Облюбованной палочкой — очень удобной, прямой, с естественным крючком на конце—Лёша подцепил котелок и поставил на траву возле нас с Толей. При виде бурого безвкусного варева есть расхотелось, но все же мы заставили себя проглотить по нескольку ложек. Потом попили горячего отвара шиповника и, вполне удовлетворенные жизнью, улеглись на упругое зеленое ложе.
Громко потрескивали коряги в огне, над головой ветер шуршал в листьях берез... Мы пожелали друг другу спокойной ночи — выспаться, только этого нам не хватало—и затихли, стараясь уснуть.
Кажется, последней мыслью, возникшей перед тем, как забыться, было: хорошо, когда можно наконец крепко уснуть... И как же я ошибался...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Комары атаковали нас неожиданно—так сверхзвуковые истребители появляются над головой неприятеля. Внезапно их налетело столько, что я уж подумал, будто они собрались погреться у огня и что они специально сидели в засаде — под каждым листом и травинкой, дожидаясь, когда мы появимся в их землевладениях и уляжемся, беззащитные, спать.
Напрасно мы натягивали свитер на голову, напрасно совали руки в карманы, поджимали под себя ноги или старались подсунуть их под товарища— комары непременно находили уязвимое место и безжалостно жалили. Они совершенно свободно кусали через куртку и через свитер, через тонкие брюки, через носки, через кеды, и я даже Толю спросил, не прокусили ли они ему сапоги. Мы еще крепились и пытались шутить, наивно полагая, что человек заведомо сильнее всего комариного племени. Но нас кусала еще мошка и целая куча каких-то насекомых, кровожадных до невероятия и скорее всего еще неизвестных науке.
Нападая, различные комары избирали различную тактику. Одни атаковали с лета, как истребители, и тут же наносили удар. Другие налетали степенно, не спеша, подобно тяжелым бомбардировщикам. Но и те и другие наносили обороняющимся серьезный урон.
Наши защитные действия доставляли им мало беспокойства: на месте сбитых появлялся легион голодных других.
Никогда не устану удивляться: ну хорошо, сейчас здесь появились мы. А когда нас нет в этих дебрях, они что едят?!
Алексей не выдержал первым. Сел, сунул руки под мышки и мрачно сказал: «У кого-то из классиков я читал, как комары насмерть людей заедали...»
Мы тоже сели, живо представив себе наши истерзанные, изорванные комарами в клочья тела. Наверное, только и останутся топор да сапоги Коваленко. И тут меня осенило.
— Выход есть,—сказал я товарищам, — и очень простой. Я читал, что комары совершенно не выносят дыма. Должно быть, у них моментально развивается одышка и аллергия. Надо сесть поближе к огню.
— Так бы сразу и сказал... — проворчал Коваленко.
Продвинулись к огню, но и это верное средство никакого облегчения не принесло. Наверное, комары ничего не знали о тех книгах, в которых говорилось, что им надо дыма бояться. Они бесстрашно залетали в самую гущу завесы из дыма, которую мы сами дольше нескольких секунд терпеть не могли, и нападали вновь и вновь. Так что нам, судя по всему, оставалось только одно: самим сесть в костер. Впрочем, я не уверен, что и это помогло бы. Однако мы попытались.