Старушонка метнулась к креслу, но Лафайет свалился на пол, успев при этом лягнуть ее. Вскочив на ноги, он приготовился к обороне.
- Где она? Черт тебя дери? Зачем только я вытащила тебя из вонючего болота, где ты пас своих свиней...
Старуха неожиданно умолкла, прислушиваясь к чему-то. Лафайет явственно различил приближающийся конский топот.
- Дьявол!
Старушонка прыгнула к двери, сдернула с крюка плащ и обернула его вокруг себя.
- Ты еще ответишь мне за это, Лоренцо, - завизжала старуха изменившимся голосом: вместо хриплого сопрано Лафайет услышал отвратительный тенор. Погоди, я доберусь до тебя, негодяй! Ты проклянешь тот день, когда впервые увидел Стеклянное Дерево!
Она распахнула дверь и скрылась в темноте.
О'Лири кинулся за ней, но было уже слишком поздно. Старуха стояла на поляне, застегивая пуговицы плаща. Лафайет бросился к ней, но она со свистом взмыла в воздух. Быстро набирая высоту, старуха понеслась к лесу. Развевающийся на ветру плащ, словно шлейф, стелился за ней.
- Эй! - слабо прокричал Лафайет.
Неожиданно до его сознания дошло, что топот копыт становится все громче и громче. Он кинулся к дому, вбежал в комнату и, выскочив через заднюю дверь, со всех ног помчался к лесу.
Занимался серый, ненастный день, но в лесу стало лишь немного светлее. Окончательно продрогнув и выбившись из сил, Лафайет опустился под огромное дерево, в стволе которого можно было бы проложить туннель. У него болела голова, в животе, казалось, разгорался костер, а в глаза будто насыпали песку. Во рту был противный привкус испортившегося маринованного лука. В ветвях над его головой тоскливо прокричала птица.
- Да, это конец, - простонал Лафайет. - Я болен, голоден, продрог, голова раскалывается, и к тому же у меня расстройство желудка. Я потерял лошадь, след леди Андрагорры - короче, все. И я не знаю, куда и зачем я иду. И ко всему прочему у меня начались галлюцинации. Летающие старухи, надо же такое придумать! А что, если мне привиделась не только старуха, но и ее домик? Предсмертный бред или что-нибудь в этом роде. Может быть, эти недотепы в желтых ливреях меня все-таки застрелили и я уже мертвый?
Он ощупал себя, но отверстий от пуль не обнаружил.
- Чепуха какая-то! Если бы я был мертв, у меня не болела бы голова.
Лафайет затянул потуже ремень и с трудом поднялся на ноги. Пройдя несколько футов, он опустился на колени перед маленьким ручейком, зачерпнул ледяной воды и умылся. Потом растер лицо краем плаща и сделал несколько глотков.
- Вот и хорошо, - решительно сказал он сам себе. - Что толку стоять и разговаривать вслух? Пора действовать.
- Чудесно, - ответил он. - Только что же мне делать?
- Ну, можно отправиться в путь, - предложил он. - До Порт-Миазма всего каких-нибудь миль двадцать.
- Вряд ли Родольфо обрадуется, узнав, что я вернулся с пустыми руками, - возразил он сам себе. - Но, возможно, я смогу оправдаться - перед Гроунвельтом. Впрочем, я все равно не знаю, в какую сторону идти.
Лафайет запрокинул голову, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь густую листву деревьев. Но плотные серые облака не пропускали ни лучика света, по которому можно было бы определить положение солнца.
- Кроме того, не могу же я убежать и бросить леди Андрагорру на произвол судьбы.
- Ну хорошо, ты меня убедил: я буду продолжать поиск. Но куда же все-таки идти?
Он зажмурился, повернулся три раза на месте и, остановившись, вытянул руку:
- Туда.
- Знаешь, - заметил Лафайет доверительно, - не так уж это глупо разговаривать с собой. Узнаешь много нового.
- Да и решительности прибавляется.
- Но все-таки это значит, что ты рехнулся.
- Ну и что из этого? Шизофрения какая-то! Да это пустяк по сравнению со всеми моими прочими недомоганиями.
И Лафайет решительно направился вперед, прихрамывая попеременно на обе ноги - прошлой ночью он вывихнул их при падениях и прыжках. Постепенно деревья начали редеть, а молодая поросль и вьющиеся растения у него под ногами стали гуще. Время от времени попадались громадные валуны. Наконец он очутился на открытом, продуваемом со всех сторон склоне, поросшем одинокими, чахлыми кедрами. Начался дождь: его острые струи слепили глаза, затекали под плащ. В пятидесяти футах склон круто обрывался. О'Лири подполз к самому краю и заглянул вниз - где-то далеко под ним клубились клочья тумана.
- Чудесно, - заметил он, глядя в бездонную пропасть. - Просто великолепно. Ничего другого и нельзя было ожидать. Не удивительно, что старуха улетела на метле, то есть без метлы. Тут и муха не проползла бы.
- Ну что ж, значит, я пойду вдоль края, пока не найду дороги, тропинки или спуска.
- Ты забыл о веревочной лестнице и фуникулере.
- Досадное упущение. Ну, тронулись.
И он направился вдоль обрыва. Час прошел без всяких перемен. Лафайет упорно шел вперед, несмотря на боль, усталость и холод. Раза два он поскользнулся и чуть было не сорвался в пропасть.
- Что с тобой, О'Лири? - спросил он, с трудом поднимаясь на ноги после очередного падения. - Неужели тебе не под силу небольшая прогулка в горах?
- А что здесь удивительного? Нельзя же столько лет жить в роскоши и праздности и при этом оставаться в форме.
- Да, ты прав, как это ни печально. Вот тебе урок на будущее.
Ветер усилился; вниз по склонам несся стремительный поток. О'Лири поплелся дальше. Руки, ноги и губы у него окончательно онемели. Он прошел еще полмили - и остановился для нового совещания.
- Рано или поздно я что-нибудь обязательно обнаружу, - сказал он себе без особой уверенности и принялся растирать замерзшие уши негнущимися пальцами. - След какой-нибудь или брошенный платочек...
П-и-и... П-и-и... П-и-и... Писк раздавался где-то совсем рядом. Лафайет огляделся по сторонам, но ничего не обнаружил.
- Послушай, - громко сказал он. - Хватит того, что я разговариваю сам с собой. Азбука Морзе - это уже слишком.
И он снова потер уши.
П-и-и... П-и-и... П-и-и... - услышал он отчетливо. О'Лири взглянул на свои руки. На среднем пальце сверкал перстень герцога Родольфо. Рубин светился неровным светом: то ярче, то слабее, то ярче, то слабее.
- Ох, - простонал О'Лири. Он осторожно поднес перстень к уху: раздался писк и одновременно рубин вспыхнул ярким светом.
- Раньше он не пищал, - подозрительно заметил Лафайет.
- Ну, а теперь пищит, - решительно ответил он сам себе. - И за этим что-то кроется.
- А что, если это радиолуч, радиомаяк - как на авиалиниях?
- Может быть. Надо проверить.
Он спустился по склону футов на пятьдесят и вновь прислушался.
П-и-и... П-и-и... П-и-и...
- Ага! Значит, я сбился с правильного курса!
Он опять вскарабкался наверх. Теперь перстень издавал непрерывный гудящий звук.
- Ясно, - пробормотал О'Лири. - Только вот куда он меня ведет?
- Какая разница? Только бы не оставаться здесь.
- Верно.
О'Лири двинулся вперед, низко нагнув голову и прижав перстень к уху. Гудение все усиливалось. Путь ему преградила куча намокшего валежника. Он кое-как перебрался через нее - и повис над пропастью. Судорожно замахав руками в воздухе, он старался уцепиться за что-нибудь. Потом ураганный ветер засвистел у него в ушах, а перед глазами понеслась отвесная каменная стена, похожая на шахту скоростного лифта. Он успел заметить огромную цифру 21, написанную белой краской, 20, 19... А потом все слилось у него перед глазами.
Получив откуда-то снизу удар гигантской бейсбольной битой, он перелетел через забор и понесся вперед под крики тысячной толпы и вспышки фейерверка.
7
Кто-то спутал его спину с трамплином или, может быть, ее приняли за персидский ковер и хорошенько выбили стальными прутьями. А у него в животе бригада дорожных рабочих варила гудрон: он до сих пор явственно ощущал, как внутри него надувались и лопались пузыри. Голова служила вместо мяча игрокам в баскетбол, а глаза... Их, видимо, вынули из глазниц, использовали в чемпионате по настольному теннису, а потом грубо запихнули обратно.