Кризис этого учения о мире и жизни, сформировавшегося в великих восточных культурах, включая сюда малоазиатскую Грецию, разразился на европейской почве, в Греции. Умозрительное выражение этого процесса известно нам под названием софистики. Свойственная ей критика касается связи между этическим и абсолютным, поскольку она ставит под вопрос космос в качестве единого образца, причем исходя из фактов биологического порядка. Конечно, небесные тела являются нам в том совершенном соответствии друг другу, которое эсхиловский хор называет "гармонией Зевса", однако там, где сущее-ствует жизнь, правит иной закон, согласно которому сильный распоряжается слабым. Хотя некоторые софисты, а именно радикально настроенные среди них, делали отсюда вывод, что право сильного рас-пространяется также на род человеческий, большинство из них являлись поборниками права общества, которое сплачивает слабых в силу. Человеческое общество определяет, что хорошо и справедливо: под этим оно подразумевает то, что ему на пользу. Вернее сказать, так ведет себя не общество, а общества, поскольку существует не одно-единственное общество, а много разных обществ. Таким образом, Благо не есть нечто единое и неизменное, оно "пестро и многообразно"; другими словами, существуют лишь различные нравы и обычаи, оценки и предписания, но не существует никакой лежащей в основе всей этой пестроты и многообразия первофункции Да и Нет, присущей самому бытию. "Человек, — как обобщает свои взгляды величайший из софистов, — есть мера всех вещей".
Платоновское учение об идеях следует рассматривать как протест против этой релятивизации всех ценностей, как великую попытку античной мысли восстановить связь этического с абсолютным и тем самым позволить конкретному действующему человеку вновь встретиться с первоосновой бытия. В силу этой интонации Платон в конце своего жизненного пути в точном соответствии с высказыванием Протагора и ему наперекор выдвинул свое, что Бог есть мера всех вещей. С тех пор как оказалось на-рушенным общее для всех древних восточных культур представление о единстве справедливого нача-ла в мироздании и являющийся человеку мир оказался расколотым на единообразный космос и беско-нечно двоящуюся действительность жизни, мир вещей перестал сводиться для человека к первообразу и образцу — ему самому должен был быть противопоставлен неприкосновенный и первообразный мир чистых форм. Однако построение этого высшего мира, вершиной которого является идея блага, или Бог, как бы по необходимости приходит к тому, что сам вечный этос, бытийственная основа всякой общечеловеческой функции, утверждающий Да в противовес Нет и толкающий к принятию решения, становится высшим "образцом" абсолютного. "Благое и должное быть" есть то, что связывает воедино и удерживает вместе все бытие. С никогда ранее не виданной мыслительной ясностью здесь перед человеком поставлена задача посредством своей личности осуществить безусловность справедливого: так объективное "подражание" вещей идеям превращается в нечто субъективное, а через это — в духов-ный подвиг исправления. Это задание этической функции в качестве трансцендентальной делается возможным в ходе едва ли не самых отважных в истории размышлений: что благо "превышает бытие достоинством и силой" в качестве "причины всего справедливого и прекрасного", которая приводит все отдельное к бытию, и не с той целью, чтобы оно просто было, но с тем, чтобы оно оказалось совершенством в том, чем оно назначено быть. Различение между отрицаемым и утверждаемым, которое ведет к преодолению Нет со стороны Да, возвышается над еще неопределенным бытием. В этом различении, в его последней глубине человек приближается к тайне Бога, поскольку не бытие, а совершенство следует называть Богом. "Когда человек не останавливается, — говорит Платон, — пока не постигнет самого блага посредством самого познания, тогда он достигает конца познаваемого". Однако где познается благо? Платон не дает на этот вопрос специфического ответа, однако мы будем близки ему по духу, если ответим: благо познается там, где оно открывается отдельному человеку, который всем своим существом решает стать тем, чем он предназначен быть. И действительно, будь то в мире или в душе, нет на свете ничего столь таинственного, как явление блага. В его свете все таинственное представляется заучиваемой условностью; и не выучиваемым, а только пробуждаемым является сущностное отношение человеческой личности к тому, что "возвышается над бытием".