• 03 •
Париж
— Церковь святого Зороса, — говорил отец Леспер, защёлкивая свежую ленту в пулемёт, — представляет собой один из важнейших примеров архитектурного стиля пламенеющей готики в Париже.
Он строил фразы чисто, но с ощутимым акцентом. Роузлэнд с Торренсом вынуждены были внимательно прислушиваться, чтобы разобрать слова. Такие слова, как flamboyant[19] и important[20], которые по-английски и по-французски пишутся одинаково, Леспер выговаривал на французский манер. Роузлэнд восхищённо внимал, а отец Леспер выцеливал мишень.
— Эти украшения на южном фасаде церкви святого Зороса, со стороны погоста — они восхитительны. — Слово marvelous, восхитительны, он произнёс примерно как mar-vay-you. — Ажурные фронтоны, пинаклевые вершины, лучшие для своего времени скульптурные фигуры святых, а также очень красивые гаргульи. Вы понимаете, гаргульи с характером, да? Не такие вот банальные и тупорылые, как порою доводится видеть...
Он отключил лазерный прицел корректировки, который считал неспортивным и бесполезным в охоте на людей приспособлением (Торренс полагал, что отец Леспер в данном случае ошибается), и открыл огонь. Целью его была изрешечённая пулями, выщербленная фигура человека в мотоциклетном шлеме с зеркальным визором, нахлобученным для вящего сходства со штурмовиком ВА. Шлем был цел, пока отец Леспер не обстрелял его с семидесяти футов; Роузлэнд аж подскочил, когда под низким потолком каменного подземелья разнёсся пулемётный стрекот, и шлем завертелся на обрубке шеи манекена. Когда вращение прекратилось, шлем оказался обращён к ним затылочной стороной: простреленный насквозь, расколотый.
Роузлэнд десять дней провёл в холодном, скудно обставленном полевом госпитале НС. После центра переработки беженцев дыра эта казалась ему раем земным. Его кормили дважды в день, разрешали бриться и мыться. Ему давали витаминки, его одели в синие джинсы, ботинки и пласт-куртку из мягкого синего материала.
Теперь Роузлэнд стоял в нескольких сотнях ярдов от заброшенного полицейского участка, где располагалась региональная база НС, и примерно в тридцати пяти футах под нефом церкви святого Зороса. До того, как возвели церковь, здесь находилось имение, и подземелья служили винными погребами. Винные бочки давно исчезли, оставив по себе лишь выдолбленные в камне ниши и полки; подземелье озарял свет химического фонаря и пары галерейных прожекторов на аккумуляторах. В дальнем конце помещения, подобно жуткому пугалу войны, торчал искалеченный манекен, а за ним, у стены, толстые матрасы и плиты ДСП, издырявленные пулями.
Отец Леспер был бледен, а его брови и волосы — очень темны; нос у него был длинный, а руки — аккуратные и умелые, как и его маникюр. Он носил традиционную чёрную рясу католического священника; вместо тонзуры, однако, у него намечалась лишь лысина среднего возраста.
— А башня Эржебет Батори! — воскликнул Леспер, целясь манекену в живот. — Я вам обязан её сам показать. Это великолепный образец искусства позднего Средневековья, очень тонкой работы, полностью уцелел в войну. Внутри очень светло, своды высокие...
Он выстрелил, и в середине живота манекена возникла дырчатая полоска. Наслаждаясь проплывающими перед мысленным оком картинами, он снова навёл оружие и продолжил:
— Своды боковых проходов й аркад, колонны тончайшей работы, словно парящие под перекрытиями галерей, нервюры, подобные кровеносным жилам!.. Вам обязательно надо это увидеть. Жорис-Карл Гюисманс сравнивал их с пальмовым лесом.
Он вздохнул.
— Надо мне было посвятить себя изучению архитектуры.
Он отдал пулемёт Торренсу и повернулся к Роузлэнду.
— Вы мне простите такой пыл, но я не очень давно в церкви святого Зороса... я же не столько священником был, сколько туристическим гидом в Нотр-Даме, а когда туристов не стало, остался там, чтобы его охранять... А вам нравится мой тир?
— Я не connoisseur[21] тиров, святой отец, — ответил Роузлэнд. — С улицы не слышно?
— Нет.
Леспер критически посмотрел на Торренса, который, прострелив шлем, снова развернул его на шее пугала.
— Дэниел, вы слишком резко стреляете.
— Я же попал, разве нет? — отозвался Торренс, пожав плечами чуть резче, нежели следовало. Роузлэнд уже заметил, что Торренс может быть агрессивен.
— Некоторыми пулями вы попали, а некоторыми — нет, — сказал отец Леспер. — На сегодня достаточно. Идёмте.
Его ряса мягко зашелестела по каменным плитам пола. Он выключил прожекторное освещение, истерзанное пулями пугало утонуло во мраке. В подвале слегка пахло канализацией и минеральными растворами. И порохом.
Леспер склонился к Торренсу, негромко заговорив с ним в явной уверенности, что Роузлэнд их не услышит; но шёпот отдавался в каменной шахте устрашающе громко.
— Для вас нет добрых вестей. Вероятно, вас идентифицировали. Им неизвестно, где вы, но они знают, кто вы. И знают, на кого вы похожи. Они связали вас с убийством Ле Пена. Вероятно, пора вам...
Он заколебался.
— Я не могу покинуть город, — сказал Торренс. — Если я так поступлю, люди наподобие Пазолини... — Он не закончил фразы и только покачал головой.
— Я не предлагал вам покинуть город. Мы не можем вас отпустить. Я предложил бы, однако, изменить внешность.
— Таких хирургов тут маловато.
— Решать вам, но... не обязательно прибегать к их услугам.
Роузлэнд почувствовал, как у него кишки сводит судорогой при одной мысли. Леспер крутой перец для священника, что уж там. Господи! Этот поп намекает Торренсу, что изуродовать себя — единственный разумный выбор...
Торренс ответил:
— Если понадобится.
Голос его был лишён всякого выражения.
Леспер пожал плечами.
— Вы правда считаете, что это имеет какое-то значение? Вряд ли кому-то из нас осталось жить дольше года.
Роузлэнда теперь совершенно не беспокоила такая перспектива. Она казалась ему единственно приемлемой, идеально подходящей.
(Вспышка воспоминаний: арка егернаута возносится над Двенадцатым центром переработки...)
Леспер продолжил:
— Вы обязаны понять. Клаус отправит на ваши поиски Ненасытного. Он и не такое разнюхает. Этот человек, Ненасытный, немец, он вырос в Аргентине и Гватемале — его двоюродный дед был офицером СС, а дед — активистом гитлерюгенда. Его имя Гиссен, но все зовут его Ненасытным. Он и не такое разнюхает.
Вокруг открылось пространство обширного, скудно освещённого зала. Здесь их шаги зазвучали иначе. Помещение было просторным, очень длинным, до оплетённого трубами потолка — этажа три высоты. Подземелье, но не пещера; стены скрыты изоляционным материалом, увиты проводами, на втором и третьем этаже стоят пластиковые ящики и какая-то загадочная машинерия: старые динамо-машины и заводские прессы. Ящики и поверхности, металлические и покрытые изоляционным материалом, словно бы в солнечных ожогах от красных и жёлтых пятен. Это были пятна краски, разбрызганные при близком выстреле.
— Что это такое? — спросил Роузлэнд.
Торренс сделал широкий жест, размышляя, как показалось Роузлэнду, скорей о том, за какие заслуги человек может получить кличку Ненасытный.
— Это подземный склад системы убежищ на случай ядерной атаки в деловом центре города, — сказал Торренс. — Ящики в основном запчастями для водопровода забиты. Про них все забыли.
— Пожалуйста, пройдитесь немного, — вежливо обратился к Роузлэнду Леспер, — осмотрите это место.