Суиншот
— Самое клёвое, что вам вообще не надо думать! — говорил американец. Вернее сказать, Макдоннелл рявкал с беспрекословной властностью — аж стёкла дрожали. — Вам не надо выбирать — большую часть времени. Ваша тренировка сама всё обеспечит. Вас так натаскают, что на каждый случай жизни будет готовый рецепт действий.
Ратуша была очень старой: камин почернел, деревянный пол потрескался и рассохся. Все окна, кроме одного, выбиты при бомбёжке и теперь заколочены досками. Маслянисто-жёлтый солнечный свет сочился в уцелевшее окно, навевая соблазнительные мысли об ароматных летних полях и окаймлённых цветами дорогах. Баррабас старался не смотреть туда. Он слегка отвернулся от окна к деревянному столу, в третьем ряду, считая от портативного проектора и экрана, установленных тут Макдоннеллом. Экран был похож на старые классные доски: чёрные, в деревянной раме, на колёсиках. Но у этого экрана рама была алюминиевая, а вместо доски — тонкий, как вафля, дисплей. Макдоннелл двигал мышкой, и анимационные фигурки двигались по его команде. Рявкающие интонации Макдоннелла постепенно сменились заученным инструкторским стрекотом.
— Представим, что партизаны засели вокруг в этих разрушенных зданиях. Их двадцать, они рассредоточены. Могут общаться по гарнитурам, а могут и не общаться. Наш патруль движется вот здесь — колонной. Партизаны начинают стрелять. Возможно, что и бронебойными пулями. Ваш капитан командует «Засада-7!», и вы разбиваетесь на четыре группы по пять человек в каждой, по две — на каждую сторону улицы. Ваши шлемофильтры активированы; человек, ответственный за газовую атаку, бросает дымовые и слезоточивые гранаты, и вы устремляетесь в здания, где засел враг. Человек, ответственный за обнаружение врага, сканирует местность на предмет мин и вражеских ловушек, а остальные ведут ковровый обстрел. Вы врываетесь в здание следом за предварительно выбранным бойцом. Если его ранят и выведут из строя, его функции передаются следующему по очерёдности. — Мультяшные фигурки ВАшников бегали по экрану, а камера металась следом за ними; съёмка велась под острым углом со значительной высоты в лабиринте городских зданий. — Вы поддерживаете связь на предварительно оговорённых частотах, пользуясь ежедневно обновляемым кодом на тот случай, если враг подслушивает; наступление ведётся в тандеме с тремя остальными группами. Важно, чтобы каждая группа как можно точнее представляла себе расположение остальных на поле боя и строила свою стратегию таким образом, чтобы минимизировать возможность дружественного огня. Как только вы проникли в здание, сценарий диктует Группе 4 и Группе 2 рассредоточиться справа и слева соответственно, а группам 1 и 3 — продвигаться по центру, ведя непрерывный обстрел...
Париж
Роузлэнд боялся, что его застрелят, и немного стыдился этого, вспоминая, что ему пришлось пережить в центре переработки. Его уже застрелили сегодня — прямо в сердце. Было больно. Но остался только маленький синяк — вместо настоящих пуль использовались восковые шарики с красным мыльным раствором, а стреляли из пейнтбольного ружья. Шарик просто отмечал факт попадания, сигнализируя, что ты «мёртв».
Но он стоял, отмеченный «смертью», переводя взгляд с красного мазка поперёк груди на ствол ружья улыбчивого араба, который его застрелил. У него ноги сделались резиновыми. Ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Араб застрелил еврея прямо в сердце...
Арабский оперативник НС похлопал его по плечу и сказал:
— Всё в порядке. Ты научишься. Ты способный, я же вижу!
И предложил ему косячок. Но Роузлэнд отказался. Его ещё не попустило.
Теперь, в одиночестве, он крался по проходу между пыльными ящиками с пейнтбольным ружьём в руках (у партизан таких было около дюжины, они их позаимствовали в развалинах старой лавки спорттоваров) и, щурясь, вглядывался в сумрак. Остановился протереть запотевшие очки ночного видения, затем пошёл дальше. Замер, услышав, как шарики с подкрашенным мыльным раствором щёлкнули о пластик всего футах в пятидесяти. Кто-то разочарованно чертыхнулся, ещё кто-то — рассмеялся.
Это всего лишь пейнтбольные шарики, твердил он себе.
Но, продолжая двигаться по коридору в полуприсядке, едва удерживая ружьё вспотевшими пальцами, он почувствовал, как пересохло во рту.
Они целыми днями так рубились в потешных сражениях, истощая запас пейнтбольных шариков. Роузлэнд не единожды задумывался, а принесёт ли это хоть какую-то пользу в реальной перестрелке. Ребята с белыми повязками на рукавах изображали ВАшников, но брони у них не было. У настоящих ВАшников броня обычно есть, хотя рядовые такой не удостоены. Доспехи дороги. Броню берегут для «элитных» отрядов спецназа ВА и уязвимых перед снайперами часовых. Но что, если они напорются на целый отряд ВАшников в броне? Что делать, если она отразит пули? Пристыженно рассмеяться и пойти дальше?
Торренс утверждал, что броню можно пробить. Они узнают об этом в своё время. Но пока что Роузлэнду казалось, что шансы отряда ВА в броне куда выше.
В следующий раз — настоящие ружья. В следующий раз — ВА. В следующий раз — не мыльный раствор, а тёплая красная жидкость. И её будет много.
Суиншот
Им сказали, что с мальчиком-оратором нужно вести себя вежливо. Что он произнесёт напутственную речь. Но Баррабасу мальчишка действовал на нервы. Может, отходняк после наркоты. Ему говорили, что Второй Альянс не применяет полевых инжекторов, как натовцы. ВА не блокировал сознание солдат. Баррабасу этого и не хотелось. Он видел однажды в баре такого ветерана, бывшего пехотинца НАТО, под блоком. Тот едва не удушил бармена за возглас: Готово-о! Баррабас видел блестящие пустые глаза натовского блокера и заметил, как тот машинально хватается за бедро в том месте, где привык вешать инъектор.
Нет, Баррабасу такого и за доплату не нужно было. Но теперь его потчевали «безвредной разновидностью вазопрессина, обычным стимулятором памяти», чтобы «отточить тактические рефлексы». Макдоннелл это объяснил небрежным тоном, словно чашку кофе предложил.
Да вот только от этой хрени в ингаляторе Баррабас напрягся и ощутил головную боль; у него пересохло в носу и стало жечь глаза. Его восприятие окружающего мира тоже изменилось.
Вероятно, именно поэтому церковь казалась ему чем-то из ночного кошмара. Вероятно, именно поэтому сверкающие, просветлённые синие глаза оратора его раздражали.
Они ходили в церковь каждый день, незадолго до ленча. Часть здания пострадала в войну, стены и потолок в этом углу обвалились — прямо за алтарём. Сидя на церковной скамье с высокой спинкой, под конец службы, когда солнце уже достаточно смещалось по небу, приходилось щуриться, потому что свет его бил прямо через дыру в стене. В каком-то смысле это даже и к лучшему: искалеченная церковь, поясняли им, символизирует мытарства и борьбу на пути к священной цели, но и твёрдость веры посредь разрушенного мира.
Уцелевшие старинные витражи трогать не стали, только поместили на алтаре крест Второго Альянса. Крупное стальное христианское распятие с голограммой у подножия.
Мальчишка, которого звали Джебедайя, стоял на кафедре рядом с распятием, под охраной двух штурмовиков в доспехах, и негромко проповедовал рекрутам. Негромко, однако Баррабасу почему-то казалось, будто мальчик шепчет ему одному на ухо. В сшитой под его телесные пропорции форме безукоризненного покроя мальчик казался ожившим игрушечным солдатиком. Форма была чёрная, без знаков различия, с чёрными же перчатками и широким поясом, на предплечье — инсигния Второго Альянса: крест с глазом наверху. Волосы у Джебедайи были каштановые, глаза — синие, блестящие, глубоко посаженные, лицо почти девичье, голосок ангельский.