Проплаченные зеваки разразились восторженными аплодисментами, остальные рефлекторно подхватили.
Ларусс и Камбон кивнули друг другу и расцеловались в обе щеки. После этого Камбон отступил, а Ларусс начал речь. И свершилось маленькое чудо: стоило ему ступить на подиум, как фигура его словно бы приковала взгляды, чуть сфокусировала их на себе. Словно Торренсу нацепили на нос корректирующие близорукость очки. Что-то изменилось в том, как Ларусс выглядел, что-то настолько неуловимое, что и не сформулируешь, если тебя спросят. Вполне можно было подумать: А я и не понимал раньше, какая у этого человека харизма...
Это включились установки голографической коррекции естественного облика Ларусса. Скрытые проекторы будто вознесли его в воздух и окружили светящимся ореолом. Он указал на огромный экран с изображением Триумфальной Арки.
— Это, — сказал он по-французски, — стало достоянием истории. Но оно же станет и памятником для завтрашнего дня. Арка воздвигнется снова, более величественной, нежели в первом своём воплощении, образуя неразрывную цепь с прошлым. Символизируя возрождённое будущее.
Работы по восстановлению Арки уже начались. Сперва кое-кто осмеливался ворчать, что-де такая бессмысленная растрата ресурсов и людской силы неуместна, когда ещё не восстановлены дома, не развёрнуты полевые госпитали и не налажено снабжение продуктами легионов городских бомжей. Тысячи и тысячи парижан ютились в разрушенных домах, времянках и палаточных городках, а иногда и просто на улицах, плывя хламом по течению войны.
Но Партия единства, возглавляемая Ларуссом, идеологическая преемница лепеновского Национального Фронта, заткнула глотки ворчунам и настояла, что Триумфальную Арку необходимо восстановить. Националистам позарез требовался символ, укоренённый во французской истории.
Её пока ещё не отстроили. Британские неофашисты основательно утрамбовали Арку егернаутами: это знали все.
Интересно, подумал Торренс, как они намерены разрешить такое противоречие в мозгах, членососы херовы?
Спустя миг Ларусс ответил ему:
— ...коммунистические террористы из так называемого НС уничтожили Арку, угнав для этой цели наступательные орудия Второго Альянса. Предательство это, впрочем, не стоит относить на счёт французов: их наняли новосоветчики, вознамерившись подорвать наш дух...
Какая простая ложь.
Коммунистические террористы. В НС попадались партизаны, сторонники подлинной Французской Республики, которых бы восковой бледностью пробило, услышь они сейчас, как их коммунистами обзывают. В НС и коммунисты участвовали, впрочем, а ещё — анархисты, либертарианцы, христианские демократы и консерваторы всех мастей.
Торренс смотрел на Ларусса и чувствовал это на собственной шкуре. Аккуратный захват личности, осторожное колдовство. В фигуре Ларусса, в его выговоре, жестах, визуальном образе было что-то, разработанное управлявшей голографическим оборудованием программой. Нечто, вызывающее животную потребность подчиняться ему. Доверять ему, следовать за ним, яростно истреблять несправедливость расовых диспропорций, которая навлекла на весь французский народ страдания и бедность...
Торренсу пришлось отвернуться. Но он знал, как нужно реагировать. Когда Ларусс выдавал особо зажигательную фразу, Торренс вскидывал руки в воздух вместе с толпой, которой, в её неподдельном энтузиазме, уже не нужны были проплаченные зазывалы, и орал:
— Pour la France![5]
Глаза его, однако, смотрели в сторону. Он ожидал сигнала.
Полковник Уотсон с доктором Купером прошли по холодному, отделанному в старинном стиле коридору Отеля-де-Виль и оказались в административном медиацентре. Уотсон считал барочный интерьер остальных кабинетов чрезмерно пышным и предпочитал ему утилитарный, можно сказать, выскобленный нервный центр администрации; тут ему становилось легче. Назойливое чувство сопричастности истории его оставляло. Белые керамоконсоли, безотказные мониторы, жужжащие мейнфреймы внушали Уотсону ощущение электронной преемственности, непрерывной связи с зарождавшейся империей его мечты, его жизни.
Уотсон, глава европейского департамента Второго Альянса, был высокий, плотного сложения англичанин, старше средних лет, лысеющий и краснощёкий, энергичный; двигался он резкими, отточенными движениями, властными, как его непроглядно-чёрная униформа ВАшника, но держался так, чтобы внушать подчинённым уверенность начальственным оптимизмом.
Облик Купера, бледной немочи с молочной пенкой волос, резко контрастировал с видом полковника; недавно разменявший тридцатку лет альбинос был худощав, попеременно впадал в уныние и болезненную живость, а носил исключительно лабораторные халаты тоскливого серовато-белого оттенка, причём подвёрнутые запятнанные рукава выдавали, что одежда эта ему по крайней мере на полразмера велика.
Уотсон искренне полагал, что дурновкусие в одежде выдаёт внутреннее естество. Двое терпеть не могли друг друга и с натугой переносили необходимость взаимодействовать; по их походке это чувствовалось.
Уотсон с явственным облегчением стряхнул Купера и торопливо обменялся рукопожатиями с начальником своей службы безопасности, которого звали Клаус. Остальные безопасники и техники работали за консолями. Уотсон принял предложенный чай в голландской фарфоровой чашечке, расписанной на китайские мотивы, после чего принялся отвечать на дружеские приветствия, неизменные подколки и похлопывания по плечам.
— С возвращением, полковник! Вам итальянские харчи уже так осточертели или тамошние тёлочки не дают?
— Я много недель уже думаю, какая из этих причин важней, Чэз!
Купер с холодной отстранённостью клинициста смотрел, как резвятся остальные. Наконец Уотсон отставил пустую чашку, передав её порученцу, и вернулся к доктору. Улыбка его увяла.
— Итак, доктор Купер, каково положение дел?
Уотсон прибыл из Орли в бронелимузине. Туда он прилетел с Сицилии, где уже несколько недель надзирал за восстановлением коммуникационного центра и европейской штаб-квартиры ВА. Он оторвался от хода здешних работ, а пока его не было, Клаус, Шпенглер и совет директоров одобрили испытания модификаторов публичного образа Ларусса. Уотсон отнёсся к их решению скептически.
— В Риме с Серро это превосходно сработало, — говорил Купер, смыкая и размыкая костлявые белые пальцы в паху. — И, как видите, для Ларусса ожидаемый отклик толпы показывает семьдесят с лишним процентов одобрения.
Уотсон просмотрел графики. Линия взлетала и понижалась, но ни разу не пересекла отметки в семьдесят пять процентов.
— Краткосрочный успех весьма похвален, но, учитывая нашу уязвимость перед диверсантами, закрепить его будет... — Уотсон глубоко вздохнул, давая понять, что считает задачу крайне трудной.
— Ну, — сказал Купер, ткнув в мониторы систем слежения, — Клаус уверен, что ему удалось выявить и взять под колпак всех потенциальных саботажников. Что же касается долгосрочных результатов... полковник, вы поймите, как только толпу завести, она будет реагировать согласованно и постоянно. Толпа — самостоятельный организм, особенно такая большая. У неё, э-э, имеется общее настроение, коллективное устремление.
Купер уставился в пространство и затоптался на месте, что у него служило признаком воодушевления: он оседлал любимого конька.
— Имеются несогласные, но в целом толпа склонна воспринимать носителя патриотических идей как лицо, достойное доверия. Мы отслеживаем реакцию толпы по наноцифровой сетке, ячейка за ячейкой. Мы в буквальном смысле слова ничего не упускаем. Нам доступно каждое сокращение мышц на каждом лице, каждое движение век — а моргания, если вы не в курсе, очень информативны; каждое пожатие плеч, каждый взгляд, каждая перемена тона и каждый кашель. Мы всё это учитываем при подсчётах рецептивного сигнального фактора и добиваемся поистине превосходно согласованного результата — особенно с техникой усиления РСФ.