— Вы прибыли сюда попросить меня о военном содействии — живой силой и оружием. Мне кажется, вы недооцениваете важность политических каналов и не используете все их возможности, — сказал Бадуа. — Вы предпочли перейти сразу к военным решениям — не слишком ли поспешно?
— Большинство политических каналов для нас отрезаны, — сказал Стейнфельд. — В ООН нас слушать не станут — а мы пытались. В Европе медиа под колпаком. Американцы, как правило, считают нас алармистами. Вооружённое сопротивление — вот единственный вариант, который представляется мне практичным. Естественно, мы пытаемся расшевелить политиков, пробудить общество, скажем, Америки. Используя те самые политические каналы. Заинтересовать медиа — но лишь с переменным успехом. А резня тем временем продолжается.
— Вы действуете на многих уровнях, — ответил Бадуа, — но кое-где — скорее шаблонно.
С оттенком самодовольства в голосе он принялся перечислять известные ему направления деятельности Нового Сопротивления.
— Вы педалируете спорные аспекты деятельности так называемой Организации Европейского Государственного Самоуправления. — Название неофашистского государства он произнёс с явственной насмешкой. — Вы сеете недовольство в массах историями о тайной организации, которая накачивает государства ОРЕГОСа деньгами и ресурсами. Вы указываете, что немецкие корпоративные функционеры Второго Альянса более влиятельны в ОРЕГОСе, чем французы, и ресурсы Франции перенаправляются на германские нужды. Вы используете граффити, Интернет, пиратское радио, листовки — даже анекдоты распускаете.
Он процитировал:
— Сколько французов нужно, чтобы составить французское правительство? Ответ: пять французов с французским акцентом и девятьсот девяносто пять — с американским и немецким... — И усмехнулся, хотя и невесело. — Вы связались с американскими медийщиками и международными сетевиками, в том числе молодым Норманом Хэндом. — Он пренебрежительно дёрнул плечом. — Но вы ничего не делаете на политическом уровне. Ваши усилия... несущественны.
Стейнфельд кивнул.
— Мы делаем лишь то, что можем. Я сторонник политических методов там, где они возможны. Но у нас просто нет времени на подготовку политических акций в глобальном масштабе — людей убивают, даже пока мы с вами разговариваем. Ваших и моих сородичей.
Дверь открылась, и в комнату с негромким шумом вкатился кофейный столик на колёсах. За ним шёл слуга. Тележка остановилась у конференц-стола, и слуга налил им крепкого сладкого кофе в маленькие китайские фарфоровые чашки. Принёс он также и серебряный поднос со сладостями.
Когда слуга удалился, они некоторое время пили кофе в молчании. Стейнфельд почувствовал, как у него розовеют щёки и начинает побаливать голова — такой крепкий был напиток.
Откинувшись в кресле, Бадуа наконец сказал:
— Я согласен, что военное вмешательство необходимо. Но вы предлагаете, чтобы я осуществил его под прикрытием НС. Действительно, я испытываю потребность воспользоваться услугами какой-либо организации этого рода — я не хочу посылать туда своих людей на верную смерть. Без вашей помощи перебросить их в Париж будет сложно. Но... с политической точки зрения это мина замедленного действия. Договор с вами. С неверными, если позволите мне употребить это выражение. Кое-кто мог бы воспользоваться этой информацией, чтобы дискредитировать меня. Меня поддерживают многие, но не все.
— Вы можете мне доверять...
— Можем ли? — перебил Бадуа. — Можем ли мы доверить вам командование нашими отрядами? Вы же понимаете, у вас волей-неволей появятся определённые властные полномочия. Это очень тонкий вопрос, мне нужно абсолютно увериться, что вам можно доверять. Нельзя полагаться на случай, не исследовав вас более тщательно.
— Что вы имеете в виду под более тщательно? — спросил Стейнфельд.
Бадуа что-то быстро сказал в интерком по-арабски.
Тут же в комнате появились четверо вооружённых людей. Бадуа повернулся к Стейнфельду и, сделав иронически широкий пригласительный жест, произнёс:
— Это значит, что вы на некоторое время задержитесь у меня в гостях. Но ведь различие между гостем и пленником определяется лишь манерой обращения хозяев, разве не так?
Исследовательские лаборатории Купера, Лондон
Её звали Джо Энн Тейк. И этим утром, по её утверждениям, нечто всплывшее в сознании её напутало.
Она явилась в исследовательский центр Купера, жалуясь, что они ей что-то не то в мозгах «понарассчитывали», и теперь эта штука её пугает. Она хотела, чтоб её стёрли. И Баррабас почти сразу понял, что запал. Он только не понял, почему. Она была лет на десять старше, светлые кудрявые волосы не уложены ни в какую причёску, а просто падали на плечи свободно, глаза — бледно-голубые, черты лица отчего-то навевали мысль о голландских предках. Но акцент — американский.
Они стояли, испытывая взаимную неловкость, в приёмной Лаборатории 6 комплекса исследовательских лабораторий Купера, в помещении, которое за все недели, что Баррабас тут проработал, ни разу не использовалось. Лаборант вызвал Баррабаса, потому что Джо Энн просила поговорить с Купером, а этим утром на работе из ассистентов доктора обнаружился только Баррабас.
— Доктора Купера нет, — сказал он. — Он в Париже. Завтра вернётся, я так думаю. Я с ним могу по телефону...
— Правда? Меня это реально донимает, вы знаете. Мозгобанк не расценит этот случай как страховой. И мне не заплатят за стирание, а у меня таких денег нет. Я стараюсь на всём экономить, хочу вернуться в Штаты. Билет до Нью-Йорка чрезвычайно дорог, потому что аэропорты после войны ещё толком не восстановлены, ну и...
Она продолжала что-то нервно тараторить. Баррабас, слушая вполуха, кивал, когда это казалось уместным. Он глядел на неё и размышлял, в чём секрет её привлекательности. Она ведь не то чтобы красива. Он представил её в старомодной белой шляпке, похожей на докторскую — такие раньше у голландок были обычны. Ничего сексуального. Симпатичная, да. Груди маленькие, бёдра чуть широковаты. Но от неё веяло чем-то неопределимым. Энергией. Потребностью. Некая женственность в тёплом, но слегка отстранённом взгляде...
Сексуальность, да, хотя она её не подчёркивала. На ней был порядком поношенный сине-чёрный костюм из принтера и синие сандалии из прозрачного пластика. Он радовался, что она без каблуков: ростом Джо Энн по крайней мере на три дюйма его превосходила. Ещё радовался, что в лабораториях нет нужды носить униформу МКВА. Люди иногда реагировали на ВАшников враждебно. Те, кто видел ВАшника на улице, либо подмигивали с безмолвным одобрением, либо прожигали его взглядом, давая понять, что с охотой бы послали ко всем хуям, но не смеют...
— ...то есть, — говорила Джо, — вы же понимаете, что это проблема, не так ли?
— А? А, да... — Он осёкся и смущённо улыбнулся. — В общем-то нет. Я что-то недопонял с этим Мозгобанком. Они людей для расчётов нанимают, так? Вы математик?
— Нет. Нет, я художница, или была ею. Я американка.
Что, неужели? подумал он. Американский акцент её был явственен, как триумфальный марш победоносной армии.
Она продолжала:
— У меня тут была галерея до войны, ну я и застряла в Лондоне. Мои клиенты... короче, в большинстве своём погибли. Остальные разбежались, и я их не нашла. Галерея сгорела в продовольственные бунты, и все работы погибли. Цифровые картины.
— Правда? Я тут, э-э, цифровым видео тоже промышляю. Просто монтаж, ничего творческого. У нас система «Сони Ампекс». Мы вроде документального фильма об исследованиях делаем.
Прикусил бы ты язык, подумал он. И, развернувшись к видеокартине на стене, указал туда рукой: стеклянный прямоугольник не толще вафли демонстрировал закольцованную последовательность цифровых картинок, душещипательные пасторальные сцены, изображения североанглийской крестьянской жизни, овеянной безмятежным спокойствием.