— Как вам?
Её, казалось, обозлила его попытка изобразить арт-критика. Раздражённо глянув на видеокартину, она ответила:
— Это не картина, а предмет интерьера, только и всего. Не более чем поверхностная дизайнерская фоновая затычка.
— Ясно, — протянул Баррабас, придав себе критический вид. Хотя он не понял, о чём она.
— Вернёмся к делу. Если вы не знаете, что такое Мозгобанк... — Она устало взмахнула рукой, подбирая слова. — Это... в общем, они часть мозговой ткани напрокат берут. Для фирм, которые не могут себе позволить дорогое время на мейнфреймах. Или просто хотят сэкономить. Нанимают «пассива» — это я и есть, с точки зрения Мозгобанка, — вставляют ему дермоконтактный разъём и подключают. Лежишь себе и даёшь собой пользоваться, и та часть мозга, которая обыкновенно бездействует, работает на них. Можно думать о чём-то ещё, а вся эта хрень жужжит себе фоном... где-то очень далеко. Очень.
Он удивлённо сморгнул.
— Они... врубаются в мозг?
— Именно. Человеческий мозг кое в чём превосходит компьютеры: голография, моделирование определённого сорта, ну и всякое такое, для чего пытаются разработать искусственный интеллект. Различные сложные мыслительные процессы. Взаимодействие через биочип позволяет, м-м, произвести эти достаточно сложные расчёты и сохранить их в не используемой при обычных обстоятельствах части мозга. «Пассивы» эту часть, так сказать, в аренду сдают. Как доноры крови. Платят лучше, но не намного.
— И что, просто сидите там подключённой, а все эти данные?..
— Они проносятся через мозг. Так быстро, что не успеваешь распознать. Потом обычно ничего не помнишь. Остаётся только дурной привкус во рту и головная боль. Как правило. Но, вероятно, в некоторых случаях оператор зачищает данные спустя рукава — и какая-то их часть застревает в мозгу. Потом они поднимаются в сознание и начинают беспокоить. В смысле, иду я себе по улице, а потом — р-раз! — вижу триллион чисел в дорожном трафике вместо машин и молекулярные модели вместо домов. Это так странно. Словно машины стали числами, а здания — молекулами. Я каждый раз в стенку лбом или что-нибудь такое. Я просто слепну. Я просыпаюсь по ночам. Такое чувство, будто кто-то тебе всё время на ухо статистические данные зачитывает. Спать не могу...
— И доктор Купер нанял вас, э-э, для мозговых вычислений? — спросил Баррабас.
— Угу.
— Странно... — Бюджета Купера хватило бы для аренды мейнфрейма высшего класса. С какой бы стати скатываться до дешёвых мозгобанков? — М-м... а вы помните, для каких целей использовали ваш мозг?
— Я несколько лет назад семестр молекулярную биологию изучала. Я кое-что узнаю. Похоже на модели, которые нам показывали на лекциях по генной инженерии микроорганизмов. Вирусы типа «сделай сам». Только это, конечно, не те же самые вирусы, ну, если это вообще вирусы...
Она пожала плечами. Но не из равнодушия. Казалось, она догадывается о предмете исследований — и напугана.
Баррабаса мороз продрал по коже. Программа, о которой вспоминает Джо Энн, явно имела отношение к разработке биологического оружия Второго Альянса. Строго говоря, не Купера это было дело, а группы молекулярной биологии, но Купер, как руководитель исследовательского центра, распределял компьютерное время. Они бы ему принесли программу и его бы попросили разрешить тесты. Купер, очевидно, решил прогнать её на другом оборудовании. Мейнфреймы, к которым они обычно обращались, были вполне надёжны — МКВА их практически для всего использовала. Вот придурок!
А теперь обрывки данных всплывают у неё в голове. Фрагменты молекулярных цепочек, индексы, модели. Стоит ей проболтаться об этом не тем людям — или угодить к ним на экстрактор, — как вся история выйдет наружу.
Баррабас молча покачал головой. Лично его вирусная программа страшила. Он не знал, каковы её точные цели — но вирусная атака возможна, это точно. Он на периферии проекта, но в случае чего тоже попадёт под трибунал. Баррабас твердил себе, что вирус на самом деле не собираются применять, что это не более чем оружие устрашения врагов на время борьбы ВА за власть. Купер на это намекал, во всяком случае.
Но власть в Англии Второму Альянсу ещё не принадлежала. Они были близки к тому, чтобы её перехватить, но вожжи от них пока ускользали. А если эта история выплывет?..
Чёрт подери, о чём вообще думает проклятый идиот Купер? Какого хера он воспользовался ненадёжным вычислительным устройством? Мозгом застрявшей тут художницы-американки, блин!
— Думаете, с ним можно связаться? — спросила она снова. — Или получить у кого-нибудь разрешение, чтобы мне стёрли эту байду из головы?
— Э-э... нет. Только доктор Купер может его выдать. Посмотрим, удастся ли с ним связаться. А пока садитесь, пожалуйста.
Он улыбнулся и увидел, что её лицо слегка смягчилось, когда Баррабас выразил готовность ей помочь. Смягчившиеся черты высветили ещё кое-что. Привлекательность никуда не делась... Она и сама это почувствовала. Да что такого в этой женщине?
Он зашёл на комм-узел и с облегчением обнаружил, что там никого нет. Дежурный офицер отлучился перекусить. Он сел за консоль и отстучал код срочного вызова Купера. Где-то во Франции зазвонил телефон доктора. Купер, вероятно, в штабе, недалеко от аппарата.
Огонёк индикатора на консоли сверкнул зелёным. Баррабас сел в поле чёткого обзора камеры и нажал кнопку приёма. Лицо Купера, подобного раздражённому призраку, возникло на маленьком экране.
— Алло? А, это ты, Баррабас. Что там?
Баррабас пересказал Куперу жалобы Джо Энн. Прежде он полагал, что альбиносы не бледнеют, но, увидев, как Купер едва заметно меняется в лице, понял, что это не так.
— О Господи. Рано или поздно это должно было произойти, — пробормотал доктор.
Он ещё что-то добавил, но помехи сожрали остаток фразы.
— Я вас плохо слышу, сэр: интерференция. Что вы сказали?
— Неважно. Послушай... я не хочу больше никого в это посвящать. Идёт? Я сам разберусь. Я вернусь через пару дней. Скажи, чтобы язык прикусила и ждала меня.
— Но...
— Нет! — воскликнул Купер с поразившей Баррабаса горячностью. — Нет... я сам обязан с этим разобраться, лично. Ты никому больше не говори. Ты же на меня работаешь — прояви же верность мне, парень!
— Как вам будет угодно, доктор.
— А пока... гм, присмотри за девушкой. Меня не интересует, как именно. Если придётся, охмури её. Но убедись, что она больше никому не проболтается.
— Э-э... но мне тогда придётся взять отгул до конца дня...
— Да-да, конечно, конечно, просто позаботься об этом!
Он повесил трубку.
Баррабас вернулся в приёмную и обнаружил, что Джо Энн пустыми глазами смотрит в пространство. Щурится, точно видит там нечто, недоступное ему.
Отвлеки её.
— Доктор пожелал лично разобраться с этим вопросом, когда вернётся. Через пару дней.
Она моргнула и нахмурилась.
— Пара дней? Да я столько не выдержу.
И скептически покачала головой.
— А нет ли другого способа, гм, как-то отвлечься?
— Есть. Громкая музыка. Выпивка. Разнообразная стимуляция сенсорной...
— Послушайте, я чувствую... некую ответственность за вас. В смысле, это же мы напортачили, и неправильно будет, если мы вам не поможем. А что, если я... — Он сделал вид, что колеблется. Он чувствовал, что фальшивит. Но, быть может, она согласна подыграть? — Если я вас свожу в пару мест, чтобы вам полегче стало. В какие-нибудь клубы и всякое такое. Вы любите минимоно, ангст, ретро, костяной рок, дадаистский хаус или?..
Она печально улыбнулась и долгих пять секунд не сводила с него глаз. У Баррабаса щёки разрумянились.
Наконец Джо Энн сказала:
— Костяной рок и дадаистский хаус, пожалуй. Минимоно такие реакционеры... Терпеть не могу этих зомбаков. Я слышала, у нас в городе Жером-X. Первый тур. Он всего несколько концертов даёт.