Стейнфельд тоже предпочёл такой способ. Медленное заражение.
Стейнфельд мастак в долгосрочном планировании, сказала Беттина. Вот поэтому-то в конце концов плохим парням надерут жопы.
Жером снял гарнитуру с подставки и нацепил на голову. Услышал собственное дыхание через мониторы.
Давай, настройся, велел он себе. Люди деньги заплатили, а в Лондоне сейчас денег и развлечений мало.
Аудитория по-прежнему не могла его видеть за чёрным пластмассовым экраном, но он заорал в микрофон, тестируя их настроение:
— Может, нам вообще нафиг отсюда свалить, раз все как воды в рты набрали, а-а-а-а?!
— Хлебало завали, чудик! — радостно завопил кто-то в ответ, и аудитория разразилась нетерпеливым гулом. Он видел неясные силуэты зрителей за полупрозрачным экраном: галерея безликих бюстов, вихляющих вверх-вниз. Некоторые скальпированы: чаще всего встречались телесные копии надгробий на макушках. Другие — флэрщики, многоцветные ирокезы, поклонники ретро-пик.
— Сам заткнись, а то мы ща такое сыграем! — пригрозил Жером.
— Мну достебало! — взвизгнул кто-то на техниглише. Меня до костей пробрало, значило это. Публика расхохоталась: шутка вышла удачная. Костяная Музыка именно что в буквальном смысле пробирала слушателей до мозга костей, но в промежутках между выступлениями групп в клубе играли обычную музыку, не инфразвуковую, иначе публику «пробирало» так, что пора было в больничку увозить. Сказать, что «меня до костей пробрало», пока ждёшь выступления группы, означало, что я уже этого дерьма по горло нахлебался, скоро кирпичами срать начну. На самом деле — не такое уж оскорбление, скорее подзадорить хотят.
Жером рассмеялся, ему тоже понравилось. Он начинал ощущать нужную волну. Придётся соскользнуть в состояние, родственное раздвоению личности: на концерте он превратится в шизоидального властного панка. В отличие, скажем, от Рикенгарпа, само по себе оно к нему не приходило. Жером вынужден был работать над своим публичным образом. Куда легче записывать видеограффити дома, наедине с минитрансом и камерой. Пребывание на сцене, в статусе подпольной поп-звезды, его несколько напрягало. В детстве он фанател от Моби — и сам исподволь начал его имитировать. Если уж становиться поп-звездой, то такой, как Моби.
Он проверил, все ли на месте. Покосился на Андреа, которая кивком подтвердила готовность и водрузила ногу в утыканном остриями высоком сапоге на ящик аудиоконтроллера; её видеоплатье демонстрировало старый фильм Апокалипсис сегодня, выигрышно подчёркивая длинные, оттенка морской раковины, ноги и татуированные плечи. Голова Андреа, выбритая налысо, пестрела анимататухами. Анимационную последовательность Жерому так и не удалось толком проследить; смеющийся Иисус смалит трубку и стреляет из АК-47, как-то так. Андреа и сама курила стеклянную трубку, заряженную бездымной капсулой смеси тетрагидроканнабинола и МДМА из расчёта на весь вечер; дым был ярко-розовый, под тон сапог и пояса. Глаза её блестели от дофаминового экстаза. Вид у Андреа неизменно был такой, словно она вот-вот отрубится, но она ещё ни разу не сфальшивила. Бесценная девочка.
Жером оглянулся на Беттину и заметил, что та смотрит на него исподлобья, а всё её огромное тело, затянутое в серебристую накидку, так и пышет непритворной ревностью. Очевидно, Беттина сочла, что Жером слишком много внимания уделяет Андреа. Он усмехнулся и крикнул:
— Я тебя люблю!
Беттина расслабилась, улыбнулась и нацепила гарнитуру для бэк-вокала.
Он кивнул Боунсу, и тот выбрал программу перкуссии: будто сдвинутые оползнем валуны, раскатились по звуковому пейзажу клуба мощные удары. Кулиса разъехалась в стороны, Андреа врубила бас ногой, а гитарой взяла стартовый аккорд. Боунс трясущимися руками, морща лоб от натуги, взялся за клавиатуру.
Жером пока не оборачивался к публике, но стоял спиной, глядя на товарищей с видом инспектора; слегка покачиваясь в такт музыке, но не рискуя отдаваться толпе, пока та не будет вполне готова. Клавишник из Боунса был отвратнейший, но это даже кстати: любые ошибки можно списать на умышленный «нойс»[47], до которого так охочи многие банды; кроме того, они и так по большей части потеряются в ундулирующих перекатах нейромускульных импульсов танцевальной музыки Аспаорто.
Жером и Боунс держали связь через Плато. Жером передал: Просканируй на предмет прослушки.
Ой блин... был ответ. Шутник хренов.
С некоторым запозданием ведущий представил их: под сводами зала раскатилось «ЖЕРОМ-X!», теряясь в хлынувших со сцены волнах звука, да, впрочем, аудитория и без того знала, кто это — собрались немногочисленные, но заядлые поклонники, ядро растущего лондонского культа, и звук уже начинал пробирать их...
Жером развернулся к ним и начал:
Жером почувствовал нарастающее возбуждение: член уже подсказывал, что делать. Ухватив ядрёный ритм, он выдал:
Зал сотрясся: на каком-то молекулярном уровне в пляс, пустились сами стены.
От Костяной Музыки Баррабаса неизменно подташнивало. Но он постарался скрыть свои чувства от Джо Энн, танцуя с ней среди толпы; их зажали, как шпроты в банке, и у Баррабаса спазмы прокатывались в кишечнике. То и дело в маслобойке тел он выхватывал взглядом янки-гика, Жерома-X, который бренчал на аэрогитаре и пел, не слишком попадая в такт. Рядом, точно вытащенная из моря медуза, извивалась толстая негритянка, которую периодически пробивало на госпелообразный бэк-вокал. Нечто вроде:
И за каким хреном им понадобились эти гребаные частоты, от которых кости дрожат? раздражённо подумал Баррабас. Он об этом читал, но был в костяном танцзале только однажды. Некоторые считали, что костные вибрации способствуют раку костного мозга, а другие заверяли, что они этот рак лечат.
Какого мнения ни придерживайся, а инфразвук и вправду пробирал до мозга костей неслышимым приливом; тебя щепкой несло на его волнах, аккорды дрожью отдавались в костях, черепе, плоти. У некоторых рецепторы Костяной Музыки были вмонтированы в черепа, тазовые кости, позвоночник: всё тело как антенна, работающая на неслышимых частотах. Многие находили это ощущение экстатическим. Сексуальным, гипнотическим, всепоглощающим.
— Ты в порядке? — прокричала ему в ухо Джо Энн. Он едва её слышал. — У тебя такой вид, будто ты щас усрёшься!
— Я не привык к этой костянке!
— Ладно, пойдём стаканчик пропустим.
Она схватила его за руку и потащила в бар. Ему не нравилось, когда девушка с ним так поступает, но он был на всё готов, чтобы вырваться из танцзала.
Двери бара поглощали музыку, так что дрожь в костях почти оставила Баррабаса. Тут было темно, как и полагается в подобных местах; единственным источником света служила сама барная стойка, сделанная из витражного стекла. Мрачные, странной формы панели кроваво-красного, винно-пурпурного, нефритово-зелёного и тускло-синего цветов, иногда подсвеченные изнутри, отбрасывали в тёмную прокуренную комнату случайные полосы света разных цветов. Баррабас сел в пурпурную полосу, Джо Энн, широко расставив ноги, в зелёную, так что серые глаза её обрели нефритовый оттенок.