Поэтому применение балансирующих инжекторов было запрещено. Это означало, что цена на них постоянно росла. Кто не хотел лечиться, вынужденно платил всё больше и больше. В итоге соломинка ломала хребет верблюду... или вынуждала наркомана ступать на стезю воровства. Как в случае Купера.
— Я полагаю, — сказал Баррабас, — что вы растратили средства, предназначенные на аренду высококлассного, надёжно защищённого мейнфрейма, и пустили их на оплату услуг своего барыги. А потом стали просчитывать, как бы обойтись дешёвыми мозгосдатчиками. Провели беглые прикидки... — Пастозный язык Купера снова облизал синюшные губы.
— Ты строишь предположения. Это серьёзное обвинение. ВА не потерпит...
— А то. ВА не потерпит неповиновения. И не потерпит серьёзной растраты своих средств. Ы? Кстати, я не наугад бью. Я провел... расследование.
Баррабас блефовал, но Купер попался.
— Ладно. Чего ты хочешь? — захныкал доктор. — Ты же знаешь, денег у меня нет.
— Я хочу, чтобы меня отпустили. Хочу уйти из проекта. Перевестись... ещё не решил, куда. Я вам дам знать. И ещё я хочу рекомендацию на повышение. Это вы можете мне обеспечить.
— Да, да, думаю, что да. Это так. Но послушай, дружок... — Он соскочил на приятельски-навязчивый, заговорщицкий тон, который явно счёл подходящим для беседы с человеком такого социального положения, как Баррабас. — Ты должен оказать мне ещё одну маленькую услугу. Чтобы спрятать концы в воду.
Чтобы прикрыть твою задницу, хочешь ты сказать, подумал Баррабас.
— Хорошо, дружок, поладили. Но если тебе нужно, чтоб я отыскал девушку... — Он покачал головой. — Нелёгкая задача. Мы разругались.
— Найди её. Извинись. Сделай, что должен. Найди её и скажи мне, где она. Приведи её сюда, мы с ней... поговорим. Ладно?
Баррабас пожевал нижнюю губу. Поговорит с ней? Купер?
— Да, — медленно произнёс он, подавляя сосущее ощущение в животе. — Я найду её.
В десяти милях от Парижа,
возле международного аэропорта Орли
В лагере беженцев одним становилось хуже, а другим — лучше.
Торренс, Бибиш, Роузлэнд и Хэнд брели по изрытой грязной дороге через лагерь, щурясь на солнце и тихо переговариваясь. В центральной и северной Франции наконец наступило лето. Одеты они были не по погоде, но это ничего не значило: беженцы, как правило, одевались в то, у кого что было. Торренс и компания — в грязную драную одежду, типичную для беженцев. Роузлэнд носил рекламный видеосвитер на солнечных батареях, и на груди его в данный момент демонстрировался трейлер Психопата Сэма, человека-пилы. Бибиш влезла в испачканный, покрытый пятнами спортивный костюм, а Торренс нацепил на себя в несколько слоёв драную военную форму разных армий с содранными знаками различия — для такой погоды жарковато, зато оружие удобнее прятать. Хэнд был в шерстистом синем свитере, драных брюках цвета хаки и армейских ботинках не по размеру.
Роузлэнд полагал, что по сравнению с обитателями бараков и палаток вокруг их отряд ещё роскошно вырядился. Особенно тягостно было ему видеть голодных детей, с лицами отупевшими и безразличными, словно морды телят на скотоферме.
Дети, думал он, отличаются от взрослых только тем, что личность их ещё не до конца оформлена: вероятно, глупо относиться к ним по-особому, сентиментальничать, мысленно отделяя от страдавших тут взрослых. Страдание есть страдание. Но ничего не поделаешь: при виде маленьких узников концлагеря его охватывало особенно бурное чувство насилия и неправильности происходящего.
А сколько в Париже бездомных детей, а сколько их ещё по всей Европе: дети умирают, не достигнув порой и двенадцати лет, или ожесточаются, решив во что бы то ни стало выжить. Нация без корней, народ без родины.
Разумеется, здесь воняло. Сперва в лагере работали биотуалеты, доставленные сюда волонтёрами Красного Креста. Но когда сотрудники организации стали жаловаться на ВАшников за жестокое обращение с беженцами, доступ им сюда был воспрещён. Немногочисленные санузлы были переполнены отходами и не справлялись с такой массой людей, поэтому тем приходилось рыть ямы по соседству и оправляться в них. Там кишели мухи, огромные, чёрно-синие, и казалось, что вонь каким-то образом спонтанно порождает их. Средневековое представление, вспомнил Роузлэнд, но, с другой стороны, средневековые понятия тут и без того торжествуют.
Лагерь беженцев имел лоскутную планировку, его нелегко было сразу охватить взглядом. Общее впечатление: тысячи и тысячи людей скучены между горами мусора и ковыряются в них, словно чайки, слетевшиеся на разложенную по палубе баржи рыбу. Дорогу сперва размывали дожди, затем пропекало солнце; в итоге получалось нечто цементно-твёрдое, усеянное отпечатками ног и прослоённое мусором. Торренс и остальные двигались по лагерю, отгоняя мух и стараясь дышать ртом.
И тут перед ними возник огромный цифровой видеоэкран.
— Поверить не могу! — выдохнул Хэнд. — Какого чёрта эта штука тут делает? Она же этажа два высотой!
Так и было. Торренс надвинул мятую кепку на глаза, стараясь заслонить лицо. Они приближались к расчищенной полянке посреди лагеря, где был установлен экран. Высотой с два поставленных друг на друга рекламных щита, шириной с гумно. Абсурдная аномалия в лагере для перемещённых лиц. Хромированный, сверкающий под защитным стеклом фрагмент Сети, забранный в раму из прочных, как скала, инстапластовых балок, и перед ним — ряды складных металлических стульчиков. Стулья пустовали, если не считать старухи, неустанно бормотавшей проклятия себе под нос, да чумазого ребёнка, возившегося с собственными гениталиями. Четверо штурмовиков Второго Альянса охраняли исполинский монитор, двое спереди, двое сзади; они стояли, разведя ноги широко в стороны, в кондиционированных доспехах из высокопрочной чёрной кевларовой ткани, с анонимизирующими, придающими жучиный облик, зеркальными шлемами на головах.
На видеомонолите появилась говорящая голова президента Франции высотой в два этажа и стала что-то трендеть про Партию единства. То и дело реявшее за его спиной французское знамя сменялось картинками из тех немногочисленных районов Парижа, которые ВА и ОРЕГОСу по своим причинам понадобилось привести в порядок и расчистить.
Затем стали демонстрировать снимки счастливых парижан, работающих в волонтёрской службе по переустройству города; они расчищали разрушенные бомбардировками кварталы, весело болтая между собой, и оживлённо махали в камеру. Покрывали известковым раствором и заново красили повреждённые стены, работая весело, слаженно, по сути безвозмездно — за продуктовые талоны, которые можно будет потом отоварить. Когда-нибудь потом: дата не указана.
Затем — небольшой выпуск рекламы ОРЕГОСа, в котором представители Партии единства заверяли сограждан в «обретении Францией новой национальной мощи» под пятой этой организации. Затем — предупреждение простым горожанам остерегаться террористов и сообщать куда надо, буде такие террористы попадутся бдительным парижанам на глаза. Размытые снимки и цифровые фотороботы, многих Роузлэнд знал по НС. Большинство — чёрные, арабы, сикхи, индусы. Последняя пара — белые, один из них — еврей.
Это были Торренс и Роузлэнд.
Роузлэнда мороз прошиб, когда на экране показали двухэтажное изображение его самого, бегущего прочь от Центра переработки. Видеоредактор отрезал тех, кто бежал рядом — тех, кого ВАшники застрелили. Просто снимок Роузлэнда в профиль, а затем анфас, когда он оглянулся через плечо (он не помнил, чтобы оглядывался; может, компьютерная модель?), и наезд камеры. Изображение застыло и укрупнилось.