Она остановилась, обернулась и намеренно громко выплюнула ему в лицо:
— Я не трахаюсь с расистами!
— Послушай, меня таким вырастили, понимаешь? В смысле, я над этим думал... Я решил, что ты, наверное, права. — Он задумался, убедительно ли солгал. И понял, что не уверен, лжёт ли вообще. — Просто посиди со мной немного и послушай, что я тебе скажу.
Она смотрела на него.
— Я добьюсь разрешения стереть тебе те воспоминания, — добавил Баррабас. — Пойдём. На чашку чая.
Она неохотно тряхнула головой.
— Ладно. На несколько минут, не больше.
Лагерь беженцев, окрестности Парижа
Автономное орудие ВА пёрло прямо на дерновые лачуги, вертя пушкой; танк утюжил хижины, завывая турельными сиренами. Он был цвета хаки, ехал на блестящих гусеницах из нержавеющей стали, а формой напоминал тупую мотыгу с передовой турелью, напичканной электронными сенсорами. Обитатели лагеря разбегались прочь с его пути, дети кричали и улюлюкали, кто-то — испуганно, а кто-то — радуясь перерыву в монотонной жизни. Матери хватали их на руки или тащили за собой.
На роботанке с передка виднелось изображение Триумфальной Арки, нового символа Партии единства, а по бокам — крест и глаз, символы Второго Альянса. На пути танка очутился какой-то старик и уставился на машину в тупом недоумении; та переехала его вместе с деревянной лачугой, так что кровь фонтаном брызнула на Арку из раздавленного рта.
— Как обычно, неотразимы в борьбе за умы и сердца, — бормотал Роузлэнд, заходя танку слева.
Пушка извергла пламя. Во все стороны раскатился оглушительный грохот, и прямо перед хибарой партизан разорвался снаряд. Земля задрожала. Полетели обломки и осколки. Поднялось облако сине-чёрного дыма, удлинилось на ветру и окутало Роузлэнда. Он закашлялся, во рту возник вкус химикатов и нефти. Куски гудрона и дерева, полыхая, падали с неба. Следующим выстрелом танк наверняка поразит саму лачугу.
Он слышал, как Торренс орёт на беженцев, призывая их спасаться. Он видел, как солнце сверкает на шлемах ВАшников, отряд которых, построившись шеренгами по шестеро, осторожно приближался к хижине; штурмовики держались за первым автотанком.
Торренс занялся вторым автотанком в тридцати ярдах справа от Роузлэнда; петляя между лачугами, он принялся стрелять короткими бездумными очередями, чтобы отвлечь машину-убийцу на себя. Роузлэнд побежал ко второму, думая: Это безумие. Мне бы сейчас драпать прочь отсюда.
Но он не мог. Их окружили. А Бибиш занята чем-то важным...
Теперь Роузлэнда отделяло от роботанка сорок футов, и он вообразил, как камера танка поворачивается к нему, сводя перекрестье пулемётного прицела на голове партизана. Автотанк снёс очередную лачугу, давя и круша всё на своём пути, уминая гусеницами мусор; машинерия завывала и плевалась пылью. Он один раз выстрелил в танк из «ингрэма», выбив из скошенного носа машины сноп искр; ничего не добился, только краску оцарапал.
И машина его заметила.
Пушка и пулемёт плавно повернулись к нему. Роузлэнд дёрнулся влево, уходя от дерновой лачуги Бибиш. Услышал скрежет — и свист; один из штурмовиков ВА наудачу выпалил в него. Он ощутил на груди тёплый импульс микроволновых лучей: танк выцеливал Роузлэнда.
Он нырнул за что-то металлическое, ржавое. Бам. В том месте, где Роузлэнд стоял мгновением раньше, разорвался снаряд. Ударная волна вздыбила дёрн, Роузлэнд содрогнулся. Он разглядел, что укрывается за проржавевшим корпусом старой «ауди», от которой остался один скелет, набитый мусором и лохмотьями, словно гнездо огромной птицы; наверное, здесь какой-то беженец тоже прятался.
Он слышал, как автотанк, издавая высокий свист, ползёт к старой машине. Поднял голову и взглянул через дыры в корпусе «ауди»: автотанк всего в тридцати футах, заключён в рамку окна другой машины. Далеко позади вяло тащились ВАшники, надеясь, что автотанк сделает за них всю работу.
На полпути от Роузлэнда к танку, на импровизированном матрасе, сделанном из обивки сидений старой «ауди», кто-то лежал. Сиденья раньше выдрали из машины и вытащили на солнце. Роузлэнд увидел, что это женщина, неопределённого возраста; она явно чем-то болела, возможно, холерой. Слишком ослабела, чтобы бежать, и просто понадеялась, что автотанк её не зацепит. Но Роузлэнд, на её несчастье, укрылся прямо за машиной, и автотанк теперь пёр на беженку, завывая сиренами.
Она перевернулась и, что-то бессловесно простонав, попыталась отползти в сторону. У неё не оставалось сил подняться на ноги: она именно ползла.
Танк набирал скорость.
Он её объедет, подумал Роузлэнд. Выбираться из-за машины ему не хотелось.
Танк продолжал катиться прямо на беженку — то есть на Роузлэнда.
Он не собирался её объезжать.
ВАшники его остановят, подумал Роузлэнд.
Танк продолжал надвигаться, накрыв беженку тенью, и её стон перешёл в крик. Вопль.
— Да пошло оно к чёртовой матери! — заорал Роузлэнд, выскакивая из укрытия. Он обстрелял танковую турель и прыгнул влево, стараясь отвлечь машину на себя. Поздно.
Танк без колебаний переехал женщину.
Машина сломала ей хребет, раздавила голову, перемолола гусеницами и размазала по земле. Это нельзя было назвать запрограммированной жестокостью или карой. Беженка просто подвернулась танку на пути, а устройство не собиралось отступать от оптимальной траектории перемещения ради такой мелочи.
Роузлэнд застыл, замер, как вкопанный, глядя на танк. Один из ВАшников выстрелил в него, пули вонзились в грязь рядом с левой ногой Роузлэнда. Тот не пошевелился.
Он стоял и смотрел на танк.
Автотанк воплощал Международную корпорацию охранных услуг «Второй Альянс». Всех фашистов. Всю нетерпимость, всю негибкость; расизм, ксенофобию, абсолютизм. В одной машине слились они все. В машине, запрограммированной фашистами. На охоту за партизанами, которой случайные гражданские не помеха. Машина просто ехала и ехала вперёд, к заданной цели — выкорчевать ростки сопротивления.
Она была твердолобой, безжалостной, неумолимой, смертоносной и эффективной. Смертоносно эффективной. Механическое воплощение врага, вот что это такое.
Он снова видел центр обработки беженцев. Электронные заборы. Серые унылые часы в грязи и нищете комнатушек Двенадцатого центра. Побег и раздавленных узников. Взорванную выстрелом голову своей подруги Габриэль.
Он видел Гитлера; он видел нацистов. Он видел Холокост.
Каким-то образом все эти ужасы слились в одной машине.
Внезапно он нашёл в себе силы сорваться с места и устремиться к ней, петляя из стороны в сторону, стреляя в топливный бак и выкрикивая проклятия. Пули только поцарапали корпус топливного бака: клак-клак-клак-клак. Танк выстрелил в ответ, но попал по ржавой «ауди». Роузлэнд швырнул в машину единственную свою взрывчатку, намагниченный металлический диск. Граната прилипла к передку автотанка. Бумпп! выстрелила пушка. Кррак-БАММ! взорвалась граната. Осколки полетели во все стороны и через лачугу, за которой укрылся Роузлэнд. Что-то подкинуло его в воздух и ударило о землю. Шрапнель рассекла бедро и правую кисть.
Тут Роузлэнд на мгновение отключился, а когда пришёл в себя, оказалось, что он лежит на земле перед автотанком и смотрит через пыль и дым, как поворачивается в его сторону пулемёт.
Взрывчатка не остановила танк — может, корпус поцарапала, сенсоры одурачила. Но танк продолжал надвигаться.
Он встал на колени. Это было больно. Он поднялся. Это было как взбежать по лестнице, утыканной осколками стекла. Он поднял оружие и попытался закричать, сбросить накопившееся нервное напряжение. Но не смог: во рту булькала кровь.
Он чувствовал, как пульсируют на груди микроволновые лучи, как сходится на его теле перекрестье прицела.
Он выплюнул кровь и прохрипел:
— Будьте вы прокляты, безмозглые нацистские свиньи! Увидимся в Геенне!