— Он вышел на одного из наших технарей и предложил ему крупную сумму за частный заказ. Установить трансмиттер, который бы управлялся из каюты Уитчера. Он заплатил этому парню за выход в космос и работы по установке коротковолновой антенны — теперь он может при необходимости получать и передавать информацию независимо от наших основных приёмников и излучателей... Ну, техник поразмыслил и сходил к Паркеру. Расс Паркер — местный начальник СБ и помощник Админа. Паркер поделился со мной. Я ему сказал, чтобы немножко подправили антенну... и чтобы Уитчер не узнал, как именно.
— Ты за ним шпионил? — спросил Стейнфельд. — Это достаточно рискованное занятие. Если он пронюхает, а мы останемся без спонсора...
— А кто его знает. Я просто не устоял.
— Ты всё ещё до мозга костей цэрэушник, Стоунер, — заметил Смок.
Стоунер гневно зыркнул в камеру на Смока. Это не был комплимент.
— Что сделано, то сделано, — сказал он. — Я перехватил переговоры с вице-президентом его компании насчёт определённых расследований, которые проводятся там. ВА нанимает экспертов по генной инженерии вирусов. Уитчер связался с ними и попросил поделиться с ним спецификациями...
— У меня такое впечатление, что он работает для нашего же блага, — заметил Стейнфельд. — Мы и так уже беспокоились насчёт биологического оружия фашистов.
— К чему же такая секретность? Его передача ничуть не безопасней наших. Мы с Паркером...
Стейнфельд пожал плечами.
— Он параноик. Может, сам покопаться решил, никому не доверяя.
— Я так не думаю, — сказал Стоунер. — Это противоречит моему опыту. Опыту сотрудника ЦРУ.
— Ладно, продолжай наблюдение, — ответил Стейнфельд. — Если хочешь. Риски...
— Возможно, — сказал Смок, — его следовало бы допросить на экстракторе. Если дойдёт до этого.
— Ты сдурел, Смок? — спросил Стейнфельд. — Уитчера?
— Я всегда подозревал, что у него какие-то свои цели, — сказал Смок.
— Возможно, он играет и чёрными, и белыми, — добавил Стоунер, — против какой-то третьей силы. За НС против ВА — по каким-то причинам. Может, просто выгоды ищет для своего бизнеса.
— О нет, — возразил Стейнфельд. — Ты его не знаешь. Он идеалист, хотя и странноватый. Если он играет за нас против них, на то есть нематериальная причина.
— Тогда я её выясню.
— Да. — Через тысячи миль пустоты в тоне Стейнфельда слышалось сожаление. — Выясни.
Женская эмансипация на Земле, думал Расс Паркер, штука регионально специфичная. В большей части Штатов и европейских стран это дело обычное, на Ближнем Востоке и в некоторых частях Индии — редкость, что неудивительно, ведь там же наблюдались и самые скверные формы угнетения женщин. Недавно суфражистки с удивительной лёгкостью завоевали Африку — во многом, вероятно, стараниями первой негритянки-президента Южной Африки и председательницы Африканского Национального Конгресса.
Но в Техасе, откуда происходил Паркер, с этим дело обстояло туго.
Паркер верил в женское равноправие, но уживаться с ним почему-то не умел. Поэтому напористый подход Клэр сбил его с толку. Смутил.
Хотя нельзя сказать, что ему не понравилось, когда она схватила его в объятия, крепко поцеловала в губы и обвила ногами бёдра.
Конечно, он понимал, к чему она клонит. Они много говорили по дороге туда. Он рассказывал про свою прежнюю подругу на Земле, она — про Торренса. Расс полагал, что обмен впечатлениями об экс-возлюбленных — неплохой способ наладить новые отношения, не беря быка сходу за рога. А для Клэр это стало чем-то вроде исповеди — она виноватила себя за Торренса. За то, что прогнала себя от него. Разговор об этом, признание вины вслух, он расценил как попытку оправдаться — авансом.
Через десять минут невесомости они замолчали. Звуковая система играла музыку японского композитора Танаки: широкие раскаты синтезатора и вечные кафедральные хоралы сплетались воедино, пронизанные мягким, но настойчивым перкуссионным импульсом желания, подавленного либидо. Он наблюдал, как Клэр изящно разворачивается в воздухе, подобно восточноевропейской гимнастке-чемпионке: движения её прокручивались у него перед глазами, будто в замедленном повторе — ни одного лишнего изгиба тела, безукоризненная интерпретация музыки, лишённая самодовольства и навязчивого позёрства. Он наблюдал за балетными взлётами и падениями её грудей, следил за плавными движениями в воздухе...
Тут она сгребла его в объятия, крепко поцеловала и обвила ногами. Они закрутились медленной каруселью по просторной, почти круглой комнате; освещение померкло. Рядом проносились обитые мягкой тканью стены; у Паркера забурчало в желудке — он терпеть не мог покушения на свой вестибулярный аппарат, и с каждым годом переносить такое было всё тяжелей, — но возбуждение превозмогло, и член напрягся. Он позволил Клэр расстегнуть ширинку и мельком поёжился, ощутив прилив холодного воздуха к промежности. Она выскользнула из одежды грациозным движением фантастического животного, сбрасывающего шкуру в воздухе. Он раздевался неуклюже, жалея, что свет не настолько тусклый, чтобы скрыть его неловкость. Потянувшись к стене, он остановил взаимную карусель, и Клэр вроде бы согласилась на заякоренный секс. Он никогда не занимался сексом в невесомости и слышал, что тут нужна сноровка. Но, зацепившись за стенные крючья и уравновесив себя, отыскав центр масс системы переплетённых тел — в гениталиях, — они быстро открыли, что такой метод избавляет от всех недостатков секса в свободном полёте, не лишая преимуществ. Он вспомнил, как однажды на Земле пробовал что-то в этом роде: секс в бассейне, когда пришлось держаться за бетонный край. Но тут вода не мешала. Сопротивления не было никакого. Гравитация такая слабая, что это уже практически невесомость, и тела словно бы сплетались теснее, а кровь бежала свободнее. Он пронизал собой гравитационное поле Клэр, гравитационный колодец, как это зовётся, и вообразил, что они превратились в двойную планету, как Земля и Луна...
Кончив, он увидел, как семя ускользает из её вагины и разлетается вокруг опалесцирующими, подрагивающими от потенциальной жизни бусинками.
Ну ладно, подумал он, обняв её; они немного отплыли от стены, отдыхая в объятиях друг друга, кружась в послевкусии секса...
Она взяла его за голову обеими руками и поцеловала долгим, медленным поцелуем.
Ну ладно, раз она и старпёров не прочь...
Париж
— Они знают, что я тут, — сказал Торренс.
— Не дури, — ответил Роузлэнд. — Так просто совпало.
Торренс, Бибиш и Роузлэнд смотрели из кафе на площадь Клиши. Тут было людно. Они сидели, отвернувшись спинами к окнам, за одним из самых дальних столиков, и от солнечного света, падавшего сквозь стекло, у них потели затылки. Под скульптурой в центре площади, напротив разбомблённого старого магазинчика фильмов для взрослых, солдаты Партии единства выстраивали шеренгой узников. Новые и новые пленники, появляясь из грузовиков, моргали на ярком свету. Скольких же они намерены казнить?
— Они должны знать, что я тут, — повторил Торренс.
— Откуда бы? — спросила Бибиш. — Nous arrivons[60]... — Она осеклась, когда Роузлэнд мотнул Толовой в её сторону. Без особого удовольствия Бибиш пригубила кофе со льдом.
Они заглянули в кафе, прослышав, что тут подают настоящий кофе. Теперь, когда война окончилась, поставки первосортных товаров в Париж возобновились, но в открытом доступе эти товары, кажется, ещё целую вечность не появятся. Может, какие-то коррумпированные бюрократы ПЕ сливки снимают, выжимая последние барыши из чёрного рынка?
Сорок, подумал Торренс, когда солдаты захлопнули двери кузова. Они собираются убить сорок человек. Они знают, что я здесь.
— Это сверхсолдаты ПЕ, — прошептала Бибиш.
Торренс молча кивнул. Правительственные элитные войска расово чистых французов. Сверхсолдаты. Эсэсовцы Партии единства. Они носили кевларовую броню серебристого и чёрного цветов, с плечевыми нашивками, на которых изображён был символ ПЕ: Триумфальная Арка на фоне французского знамени.