Он покачал головой.
Какая только чушь на ум ни лезет, когда готовишься к смерти.
Оконные стёкла задребезжали от громогласного объявления, сделанного офицером Второго Альянса через рупор. Немецкий акцент ВАшника сильно искажал английские слова, но смысл призыва был ясен.
У вас две минуты. Сдавайтесь, или мы убьём вас.
— Две минуты, — пробормотал Торренс.
Он поспешил дальше, к Стейнфельду.
— Где Пазолини? Она же на радио обязана... Надо попытаться...
— Она в Париже. Я оставил её за старшую.
Торренс уставился на него.
— Пазолини? За старшую в Париже?.. Стейнфельд, ты что?! Она же...
— Она самая опытная из нас после тебя. А ты мне нужен. Я сумел послать радиосигнал к... — Он чертыхнулся на иврите, заслышав шум вертолёта. — Это не наши. Рано было бы.
Торренс оглянулся. Все бойцы припали к полу и приготовились к обороне. Никто не дрогнул. Роузлэнда он не заметил. Вероятно, тот остался в Париже, на старой станции метро, которую Стейнфельд назначил резервным укрытием.
— Думаю, у нас тут около шестидесяти человек...
Он покачал головой и выглянул в окно. В тускло-красном свете аварийных ламп и сиянии фар броневика было видно... вокруг...
— Господи, — пробормотал Торренс. — Цветы.
Они стояли в цветущем поле. Железнодорожный путь пролегал через цветочную ферму. Ярко-красные и жёлтые гвоздики стройными рядами тянулись до участка, изрытого воронками от артиллерийского обстрела новосоветчиков. Дальше гвоздики аккуратно окаймляли ямы. Фермеры тут рачительные.
Фашистские солдаты залегли на цветочных клумбах.
Гвоздики в тусклом свете казались блёклыми и пыльными. Пока Торренс смотрел, ВАшники выключили фары. Спустя миг глаза привыкли к сумраку, и он различил серые силуэты врагов в лунном свете. Вперемешку сверхсолдаты и ВАшники в броне. Французские солдаты за считанные секунды выгрузили из грузовиков, на которых приехали, кевларовые заграждения марки «Игл-Фезер» и установили вокруг поезда. Припав к земле по ту сторону, они изготовились стрелять через специальные отверстия в белых оградах.
Материал заграждений выглядел и весил, как пенополистирол, но отразил бы большую часть пуль любого калибра, как только его надёжно укрепили в земле.
Торренс задумался, отчего Стейнфельд не приказал партизанам немедленно открыть огонь. Теперь сукины дети окопались за дешёвыми пуленепробиваемыми стенами. Он посмотрел на Стейнфельда и догадался о причине такого решения. Нужно было выгадать время, чтобы прикрыть Баррабаса с Джо Энн и Хэндом.
— Где Хэнд?
— Там. За теми сиденьями. Мы их окружили багажом, чтобы как-то прикрыть.
— Может, стоило бы...
Остаток его вопроса утонул в тимпанной дроби пушек хоппера, налетевшего на поезд в знак того, что отведённые НС две минуты вышли. Пушки были шестнадцатимиллиметровые, «Егер-7».
Окна взорвались. Осколки стекла снежинками полетели внутрь. Чья-то голова исчезла в облаке крови.
Торренс инстинктивно выкрикивал команды и, не особенно целясь, стрелял через окно, просто чтобы отогнать солдат с этой стороны поезда. Он пытался не думать про Бибиш.
Партизаны поливали огнём солдат, эсэсовцы и ВАшники отвечали тем же. Воцарился хаос; пулемётный и автоматный огонь вперемешку с рикошетами окружили поезд сплошной стеной звука; шум был такой, словно сотня литейных цехов одновременно трудилась над производством нескольких вагонов. Пули разбивали окна с западной стороны, пролетали через весь поезд, вырывались с противоположной стороны и рикошетировали от бетонной стены склада.
Бойцам Сопротивления пришлось несладко. Как только «умные автоматы» SX наводятся на цель, точность их поистине устрашающа. Мужчины и женщины падали и с воплями корчились в лужах крови — или оставались безмолвно лежать там, где рухнули, безжизненные и жалкие, точно сброшенные в беспорядке одёжки. Однорукий Левассье и молодая ливанка-полевой медик сновали между ранеными на четвереньках, стараясь не высовываться выше линии смертоносного огненного шторма, ярившегося на уровне окон.
Вражеский боец этой ошибки не избежал, пожелав лучше прицелиться и высунувшись над барьером — Торренс поймал в перекрестье прицела размытый овал его головы, выстрелил: голова исчезла, тело откачнулось и рухнуло. Торренс выстрелил снова, в другого ВАшника, но понял, что попал в кевларовый барьер. Скорее всего, на этом потери врагов окончатся. Торренс заорал Стейнфельду, перекрикивая шум сражения:
— Они нас бьют, как уток! Мы зря боеприпасы расходуем!
Стейнфельд помотал головой и крикнул в ответ:
— Если остановимся, они нас сметут!
— Нет, совсем нет! У нас будет шанс... — Он осёкся, не найдя слов, чтобы описать свой план; увидел, как другому партизану попали в лицо — голова взорвалась, зубы бедолаги вылетели через затылок. У Торренса так заколотилось сердце, что ему почудилось, будто он сам сейчас взорвётся. Бибиш. Клэр.
Стейнфельд передумал.
— Прекратить огонь!
Целая минута ушла, чтобы приказ Стейнфельда передали по всему поезду. Партизаны перестали стрелять. Второй Альянс некоторое время продолжал обстрел, но затем враги сообразили, что бойцы Сопротивления, видимо, намерены сдаться, и тоже остановились.
В вагоне было не продохнуть от густого дыма, окрашенного фиолетовым в тусклом аварийном свете; воняло порохом, кровью и раскалённым металлом. Проход загромоздили трупы; мужчины и женщины молили о помощи диссонирующим хором стонов. Уцелевшие бойцы НС скорчились под окнами; лица их побелели от гнева и отчаяния, содрогались от прилива эмоций, костяшки пальцев, сжатых на прикладах оружия, побелели тоже.
Все смотрели на Стейнфельда с Торренсом.
И Торренс задумался, что теперь делать; а ещё задался вопросом, жива ли до сих пор Бибиш. Вполне возможно, что она лежит в следующем вагоне, обхватив руками живот. Раненная в кишки навылет.
Через рупор прогремело неясное рычащее требование, большую часть которого сожрал громоподобный шум винтов боевого хоппера, зависшего над поездом.
Что дальше, что дальше, что дальше?
Торренсу хотелось кричать.
Но вместо этого он развернулся к Стейнфельду.
— Я пойду гляну, что там с Боунсом и Бибиш — может, им удалось что-то передать.
Стейнфельд кивнул и подошёл к окну. Выйдя на линию огня, он принялся заговаривать врагам зубы.
— Мы не можем сдаться все! — кричал он. — Но на переговоры согласны!
Рупор ответил требованием безоговорочной сдачи. Стейнфельд прокричал в ответ, что обдумает его. Он продолжал тянуть время.
Торренс пробрался мимо павших и раненых; вокруг раздавались стоны. Мимо плачущих женщин и угрюмых мужчин. Он пролез в следующий вагон.
Он обнаружил Боунса и Бибиш зажатыми у задней двери. Боунс нацеливал в дверной проём антенну передатчика, держа в руках металлическую коробку. Лоб его пошёл морщинами от сосредоточенности, глаза он зажмурил, гарнитуру подключил к передатчику; он пытался пробиться через него на Плато — с нынешней своей позиции он не мог подключиться туда напрямую. Бибиш скорчилась рядом, ствол её пулемёта ещё дымился. По её лицу струились слёзы.
Она увидела Торренса и, крадучись, перелезла к нему; заключила в объятия.
— Мы все сейчас умрём.
— Вы подключились? Боунс пробился?
— Он подключился, отправил два сигнала, но не знаю, насколько...
Она осеклась, вздёрнув голову и прислушавшись.
И тут он тоже услышал это. Скрежет и фырчание.
Он выглянул в окно и увидел автоматический танк, тот самый, что они угнали из лагеря беженцев; автономный, спрятанный доселе в руинах заброшенного НПЗ. Танк среагировал на посланный имплантами Боунса приказ и программу Бибиш. Теперь он катился по служебной гравийке между рельсами и цветочными полями.
Фашисты обрадованно закричали, подумав, что к ним прибыло роботизированное подкрепление.
А что, если так оно и есть на самом деле? пробила Торренса дрожь. Что, если это не тот танк? Что, если...