— Да ладно, пустое. — Он подумал, что чипы превращают людей в подобия аутистов-савантов. — Я тебе верю. Я слышал, у тебя трансатлантический канал к Жерому-X протянут.
— У них в Лондоне никого нет, чтобы нормально с генетическими структурами поработать, ну я и взялась.
— А ты в курсе, что это за структуры?
— Не-а. Микроорганизмы какие-то.
— Угу.
Хорошо. Он не хотел доверять ей больше информации, чем требуется. Она и так знает достаточно, чтобы за неё опасаться. Он отхлебнул ещё эспрессо. Солнце окончательно опустилось за горизонт, закат утягивался туда же, словно рак-отшельник под панцирь; по всему городу стали заметны признаки подступающей ночи: огни стали ярче, засверкали из городских глубин, словно зрачки зверей джунглей на картинах Руссо. Всё новые и новые огни, теперь явственно электрические; каждый отмечал человека или группу людей.
Он размышлял, насколько близко подошли учёные ВА к созданию Расоселективного Вируса. Он раздумывал, сколько таких огней может погаснуть, если вирус будет пущен в ход.
Вскоре этот город может окутать тьма.
— Спутниковые новости говорят, что у вас там прошёл кислотный ливень, — сказала она. Вид у неё был скорее возбуждённый, чем встревоженный.
— Да. Ливень задержал посадку. Какой-то особенно кислый шторм. Я слышал, что такие вот ливни бомжей убивают за считанные часы. Впрочем, дожди в этом году не такие скверные, как в прошлые лет пять. Наверное, химия наконец устаканивается в биосферном круговороте. Глобальное потепление осложняет ситуацию, так что с уверенностью сказать тяжело...
— Они долгонько тянули с принятием законов.
— Да. С такими законами всегда долго тянут. У тебя там есть с кем играть?
— Со мной Джулио играет. Он мне показал, как скорпионов в пустыне ловить.
— Что?! За детьми там вообще присматривает кто-нибудь? Беттина?
— Она ещё не вернулась из Лондона. Завтра.
— Скажи, чтобы отзвонилась мне. И не смей играть со скорпионами в пустыне, Алюэтт.
Да, подумал он, не смей играть со скорпионами в пустыне. В каком угодно смысле.
Париж
Роузлэнду хотелось ударить Пазолини. Прикрикнуть на неё. Она такая, блин, самоуверенная. О Господи, как же она наслаждается своим командованием.
Они сидели в старом отсеке станционного наблюдения станции метро. Переносные электролампы висели над притолокой, подсоединённые длинными оранжевыми проводами к старой системе кабелей питания, которую техники НС обнаружили уцелевшей в потрескавшемся бетонном потолке платформы станции. На полу, скрестив ноги, расположились Роузлэнд, Пазолини и двое других бойцов НС. Они расселись вокруг маленького монитора, настроенного на единственный работавший городской канал интернет-вещания. Они смотрели новостной выпуск, в котором функционер Партии единства комментировал «неподтверждённые слухи о поимке террориста по прозвищу Остроглаз». Фашисты надрывали глотки, вопя о своём всемогуществе. Никто не сбежит от длинной руки полицейского правосудия и бла-бла-бла.
А не пошли бы вы все, подумал Роузлэнд. Я выхожу из игры. И Торренс тоже выйдет, как пить дать.
— Пазолини, Торренс важен для нас. Он — главная спица в нашем колесе. Спроси Леспера, если мне не веришь. Не думаю, что твоё мнение объективно. Мы обязаны вытащить его.
— И скольких ещё мы потеряем? Чушь. Он сам дался им в руки. Попался, как имбецил.
— Он пытался освободить нескольких узников...
— Ему нельзя было так скоро возвращаться в Париж. Как глупо! У него на этой картинке голова перебинтована. Думаю, последствия мозговой травмы. Глупо. Нет, не стану я всем рисковать ради того, чтобы вытащить из тюрьмы ВА одного-единственного человека. Ты знаешь, сколько там политических? Они все важны для меня одинаково. Они не менее важны, чем Торренс. Там в тюрьме дети!
— Торренс ценный для Сопротивления боец.
— Не до такой степени.
— Ты против него ополчилась. Вы соперничали. Пазолини, отбрось собственные предубеждения.
— Я сказала: нет. Стейнфельд недвусмысленно дал понять, кто есть кто в иерархии отряда. Если тебе что-то не нравится... — Она величественно взмахнула толстой русской сигаретой. — Тогда найди себе другое дело.
— Это в большей мере моё дело, чем твоё...
— Ой, да, твоя бесценная еврейская кровь. Мученики мира и всякое такое.
— Пазолини, если я ещё раз от тебя услышу подобную антисемитскую х...ню, то, клянусь Богом, я... — Он осёкся и уставился в экран. — О нет.
Они увидели на экране Дэна Торренса. Его вели по тюремному двору. Куколка-Торренс на маленьком, пестревшем помехами экране в углу бетонной комнатушки — но этого человека они узнали немедленно, хотя бы и в обличии видеоабстрактного незнакомца из теленовостей. С ним обращались так же, как и со всеми остальными безликими террористами, уловленными под софиты ВА. Его конвоировали в неприметное коричневое здание. Снимали с рук, ракурс съёмки вихлял, следуя за ним в газовую камеру. Было нечто унизительное в том, чтобы врага государства травили газом — куда менее героическая смерть, чем расстрел. Второй Альянс умышленно выбрал этот способ казни.
— Интересно, что они вытащили из него под экстракторами? — проговорила Пазолини. Комментатор говорил низким серьёзным голосом, по-французски, но Роузлэнд понимал большую часть сказанного. На лице преступника нет и следа эмоций, пока его ведут на казнь; у него были все возможности выразить раскаяние, но он пренебрёг ими... Вот его вводят в камеру, и на лице его появляется даже нечто вроде ухмылки... Но маска равнодушия на лице предательски трескается, и проступают подлинные чувства: он начинает паниковать...
Роузлэнд подумал: Господи, Дэн ужасно выглядит. Истощённый, больной. Что они с ним сделали? Сломали под пытками, наверное. Психологически он уже давно мёртв.
Роузлэнд поднялся, подошёл к экрану и с размаху пнул его.
Бах! Катодно-лучевая трубка лопнула. На пол полетели осколки стекла. Искры, запах горелой изоляции.
— Idiota![70] — заорала Пазолини.
Роузлэнд развернулся и пошёл было к двери, но замер, уставясь на мониторы старой консоли системы безопасности метро. Техники Сопротивления сумели оживить камеры — и теперь на мониторах было видно, как по коридору движутся вооружённые люди; слишком далеко от камеры, чтобы стало ясно, кто это.
— У нас гости, — сказал Роузлэнд, хватая свой «энфилд», списанный из королевской армии. Выскочил на пустовавшую платформу, оставляя следы в густой известковой пыли, проникавшей через дыры от разрыва снарядов[71], и закричал партизанам, которые резались в карты невдалеке от вестибюльной лестницы:
— У нас компания!
Рядом Пазолини уже выкрикивала команды. Роузлэнд срезал угол и понёсся по рампе туда, где заметил незваных гостей. Частью сознания Роузлэнд размышлял: Давай, сделай это. Забери с собой нескольких мерзавцев, прикончи их... Он даже не успел додумать мысль до конца:
...и позволь им себя прикончить.
Потому что зрелище Торренса, конвоируемого в газовую камеру — ещё одна смерть в череде прочих, — стало соломинкой, сломавшей спину верблюда. Пора было Роузлэнду отправляться следом за своими друзьями.
Он пробежал половину рампы, когда из-за угла появились незнакомцы. Он вскинул оружие.
И узнал Стейнфельда.
— Блин!
Он резко остановился. Это были Стейнфельд, а с ним четверо партизан, в том числе какой-то японец.
— Вы вообще знаете что, жопоголовые придурки? Я вас чуть не застрелил! Почему вы не подали сигнала?
— Мы подали, — ответил Стейнфельд. — Никто не отреагировал. Где ваш радист?
— Э-э... казнь по телевизору смотрит, наверное. Мы отвлеклись. Торренс...