— Может, это форма эгоизма.
— Вряд ли я понимаю, что это значит.
— Эгоизм — это когда думаешь слишком много о себе и собственном мнении. Мнении о политике или религии или просто о вине или друге, для эгоиста всё это одинаково бесспорно.
Демельза выпрямила ноги и села рядом с ним.
— Ты меня запутал, Росс. Я лишь хотела сказать, что дружба причиняла тебе неприятности в прошлом, и Толли Трегирлс может стать опасным, если попадет в беду, и ты помчишься на выручку.
— Как с Джимом Картером и Марком Дэниэлом? А теперь еще с Дуайтом Энисом?
Она кивнула.
— Правда, они более стоящие люди, чем Толли Трегирлс, так мне кажется.
— Какой милый розовый бант на твоей блузке. Она новая?
— Новая. Миссис Треласк ее сшила.
— Чудесно... Чудесно. С тобой в любом случае приятно говорить о дружбе. А что до Толли Трегирлса, что ж, поживем — увидим, стоит ли по этому поводу волноваться.
— Ох, я и вовсе из-за него не волнуюсь.
— Тебя взволновали новости о Дуайте?
— Да.
— Хочешь, чтобы я бросил этим заниматься?
— Огонь на свечах сдувает, — сказала Демельза. — В комнате сквозняк.
— Надо повесить портьеры на дверь.
После паузы Демельза спросила:
— Ты ведь получил два сообщения из Кемпера? А о чем второе?
— Пришло на прошлой неделе. Молодой мичман с фрегата «Кастор» написал матери в Сент-Остелл. Письмо пришло недавно и датировано на месяц позже того, что получила Кэролайн от Дуайта.
— Плохие новости?
— Он пишет, что из четырех захваченных в плен мичманов в живых остался он один. Он похож на скелет и потерял все волосы из-за болезни. Я не помню точные слова, но не могу забыть то чувство, которое произвело письмо — сердце сжимается при мысли о наших солдатах без денег, без одежды, до крайности истощенных болезнями, дерущимися за дохлую собачатину и жадно ее пожирающих. За голову и потроха собаки, по его словам, всегда можно выручить тридцать су, продав ее голодающим товарищам.
Демельза встала.
— Кажется, Клоуэнс проснулась. По-моему, я ее слышала.
Росс не пошевелился, пока Демельза обходила кушетку.
Потом она остановилась и прижалась подбородком к макушке Росса.
— Когда планируется высадка?
— Думаю, где-то в июне.
Глава седьмая
Джорджа Уорлеггана нельзя было назвать нетерпеливым, он никогда не давал волю дурному настроению, если события шли не по намеченному пути, и в Тренвит он вернулся в хорошем расположении духа. Новогодний бал оказался полным фиаско, и кто-то за спиной наверняка над ним смеялся. А кроме того, и менее значительное дело с браком Чайноветов и Уитвортов задерживалось из-за упрямства девчонки, а его отец переживал из-за очередного унижения со стороны Боскауэнов. Но имелось и много причин для радости. Самая главная из них — героическое лечение доктора Бенны (или чуть менее героическое продолжение со стороны доктора Прайса) возымело эффект, и Валентин пошел на поправку. Бенна был совершенно уверен, что деформации костей не будет, либо она будет почти незаметной.
Осборн и его мать приняли приглашение провести неделю в Тренвите в начале июля, и Джордж предчувствовал, что через неделю в обществе Осборна Морвенна не сможет сопротивляться мягкому, но упорному давлению со всех сторон. К тому же дела Уорлегганов в условиях войны процветали как никогда. А на прошлой неделе он завел полезное знакомство за ужином у Пендарвов. Поместье и дом по возвращении выглядели куда лучше прежнего. И в следующую пятницу он впервые займет место на судейской скамье.
Поездка, по правде говоря, выдалась утомительная. Дождь, привычный для корнуольской весны (а также лета, осени и зимы), лил целый день, и как только они съехали с главной дороги, Джордж даже дважды предлагал Элизабет ехать дальше верхом. Но Элизабет, хотя ей тоже надоело трястись в карете, отказалась оставлять Валентина на попечении Полли Оджерс, так что пришлось ехать дальше.
Но к сумеркам, как опять-таки частенько бывает в Корнуолле весной (а также летом, осенью и зимой), погода внезапно прояснилась, и когда они добрались домой, облака развеялись и вышла полная луна. Ветер стих, где-то ухала сова, серебрилась вода в пруду, а острые крыши дома отбрасывали готические тени на подъездную дорожку, лужайку и кусты. В окнах приветливо горели свечи.
Элизабет ушла спать, и Джордж поужинал со старшими Чайноветами — они были не столь утомительны, как обычно, а потом позвал Тома Харри и двух старших слуг и получил полный отчет о том, что происходило зимой, после чего еще до десяти лег в постель и проспал как убитый до шести утра.
Когда он проснулся, то чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Элизабет еще спала, раскинув прекрасные хрупкие руки по бледному шелку стеганного покрывала, и Джордж решил, что не станет ее будить и велит приготовить лошадь для утренней поездки по поместью. Он полежал еще несколько минут, сонно разглядывая голубое небо, виднеющееся в щелке между шторами, выскользнул из постели и натянул зеленый вышитый халат. Тихонько пробрался в свою уборную, воспользовался недавно установленным chaise-percée [22] и позвонил камердинеру. Утро было чудесным, хотя и предвещало вечерний дождь. Но пока — превосходное время для верховой прогулки, воздух такой чистый и свежий после промозглого холода Труро.
До его ушей донесся звук. Этот звук Джордж особенно не любил и не желал слышать в собственном доме. В особенности после того, как в прошлом году отдал четкие указания от него избавиться. Когда пришел камердинер, Джордж не попросил у него воду для умывания, а рявкнул:
— Позови Тома Харри.
Слуга, услышав стальные нотки в голосе хозяина, поспешно ретировался, и минуты через три раздался стук в дверь, и вошел Том Харри, утирая рот ладонью.
— Сэр?
— Подойди сюда.
Харри приблизился и встал рядом.
— Сэр?
— Слушай. Что ты слышишь?
Харри прислушался.
— Я не...
— Тихо! Слушай! Вот!
— Лягушки? Там, внизу? Ну и ну, поверить не могу! Это...
— Пруд в прошлом году чистили. Откуда они там взялись?
— Сэр, да не знаю я! Честно, сэр, сам удивлен. Мы их весь март караулили. Вы ж знаете их привычки, сэр.
— В прошлом году ты сказал, что их больше нет.
— Да, сэр. Как пить дать, они успели метнуть икру, вот и вывелись, а потом они уходят в поля, вниз по течению ручья. Когда мы вычистили пруд в прошлом году, сэр, это было летом, мы достали икру, головастиков и молодых лягушек и жаб. Не было их там. Быть не может, чтобы вдруг нашлись старые...
— И? Что же случилось в марте?
— Сэр, мы смотрели в оба. Как только они появились, мы сразу поймали. Пару десятков выловили, а то и больше. Трижды за март. Но с тех пор ни одной не было. Мы с Билко каждый вечер глядим, и до сих пор ни одной не было. Клянусь, весь месяц ни следа!
— Надеюсь, — сказал Джордж, — что другие мои задания вы выполнили лучше. Отправляйся вместе с Билко чистить пруд.
— Да, сэр. Сию минуту, сэр. Простите, сэр. Даже не знаю, как это вышло.
Когда Джеффри Чарльз узнал о вторжении лягушек, он с диким хохотом похромал вниз, чтобы понаблюдать, как Том Харри и Пол Билко уныло шлепают по воде в поисках лягушек. Они прихватили терьеров, но стоило собакам схватить одну жабу, как они тут же выпустили ее и больше не приближались, поскольку не могли вытерпеть ядовитой кожи. После короткой выволочки от Джорджа Джеффри Чарльз перестал хохотать, а Морвенна с пунцовым лицом отказалась поддержать его шутку.
Весь день время от времени раздавались крики, топот бегущих ног и хруст камышей. Тетушка Агата встала рано утром, каким-то образом прослышала о происшествии и проковыляла на удобное место у окна, откуда громко проклинала слуг и подбадривала жаб. Это событие испортило Джорджу настроение на большую часть дня, и слуги старались не попадаться ему на глаза. Джеффри Чарльзу хотелось бы присоединиться к проклятьям тетушки Агаты, но он не осмелился. Время от времени у него вырывался смех, как вода из подземного источника.
22
Chaise percée (фр.) — кресло с дыркой в сиденье, которое использовали в качестве туалета.