Но самое удивительное — как преобразился после внезапного открытия дом, или по крайней мере изменилось мое к нему отношение. Ощущение внезапной отчужденности, так потрясшее меня вчера, когда я поймал Квирка, до сих пор живо. Я как Алиса вошел в свое Зазеркалье и встретил обманчиво похожий, но все же иной мир, где ничто не изменилось, одновременно трансформировавшись во что-то неузнаваемо-другое. Пугающее, бьющее по нервам, но, как оказалось, совсем не лишнее чувство — в конце концов, именно такую позицию «обособленности», непричастности к реальному миру я старался, но так и не сумел в себе выработать. Так что на самом деле Квирк и девочка оказали мне большую услугу, и, как ни странно, заслуживают благодарности. Однако, те, кто поддерживает меня в моем одиночестве, могли бы делать это намного лучше. Ужасно неприятно, но кажется, придется отстаивать свои права. Для начала перестать платить Лили за чисто номинальные услуги по хозяйству, — а с каким видом она их выполняет! Квирку тоже следует найти какое-нибудь полезное применение. Он мог бы стать моим мажордомом; всегда хотел иметь дворецкого, хотя не совсем понимаю, каковы его обязанности. Забавы ради пытаюсь представить, как он будет выглядеть в этой роли: с выпяченной по-голубиному грудью, в сюртуке и обтягивающих полосатых штанах, торопливо поскрипывающий половицами то тут, то там, на своих тоненьких голубиных ножках. Вряд ли он умеет готовить; судя по неопровержимым уликам, а именно, содержимому тарелки, оставленной на кухонном столе, он из тех, кто предпочитает полуфабрикаты. Да, над ним придется немало потрудиться. И кажется, я боюсь переизбытка одиночества!
Мое открытие заставило взглянуть другими глазами не только на дом, но и на непрошеных гостей. Их я тоже словно увидел впервые. Они предстали в ином свете, и открылись новые аспекты, ставшие для меня полной неожиданностью, причем довольно неприятной. Они словно вскочили со своих мест в зрительном зале и влезли на сцену, прервав меня в середине пронзительно-мощного, хотя, пожалуй, перегруженного психологическими подробностями, немного растянутого монолога, и теперь, чтобы спасти спектакль, придется по ходу действия придумать им роли, вписать в сюжет пьесы, несмотря на их безынициативность, равнодушие, тупость и полное отсутствие способностей. Эта парочка воплощает самый ужасный кошмар для актера, однако я почему-то спокоен. Да, отпрыск тех, кто сдавал квартиры внаем, поневоле будет обладать ослабленным инстинктом собственности, но тут все не так просто, как кажется. Очень странно, что я в своем теперешнем состоянии упорно пытаюсь обнаружить в Лили что-то от Касс. Странная девочка. Сегодня утром, когда я спустился в кухню, рядом с моим местом за столиком стояла банка из-под варенья с букетиком диких фиалок. На лепестках еще не высохла роса, а стебельки немного сплющились, пока она их сжимала в руке. Как рано ей пришлось встать, чтобы нарвать цветы? — ведь это наверняка была она, а не Квирк, при всем желании не могу представить, как он на цыпочках выбирается спозаранку на покрытые росой поля, чтобы собрать букетик своему нанимателю или кому-то еще. Откуда девица вроде Лили знает, где растут дикие фиалки? Однако я не должен растекаться мыслью и делать грандиозные обобщения, на которые всегда так легко себя соблазняю. Я имею дело не с абстрактной «девицей вроде Лили», а с Лили из плоти и крови, созданием уникальным и непостижимым, несмотря на всю ее ординарность. Кто знает, какие желания горят в ее недоразвитой груди?
Я изучаю ее с почти маниакальной сосредоточенностью. Лили — одушевленная загадка, которую мне суждено разгадать. Сейчас я наблюдаю, как она красит ногти. Она относится к этому занятию с недетским вниманием, порхающими движениями наносит тончайший слой лака, потом выравнивает его, с виртуозным мастерством художника пользуясь своей крохотной кистью, сосредоточенная и осторожная, как средневековый миниатюрист. Часто, закончив, выставляет перед собой вытянутые пальчики и, обнаружив малейший изъян, малейшую неровность слоя, недовольно наморщит носик, вытащит бутылочку с растворителем и, бесследно уничтожив результаты только что законченной работы, начнет все сначала. С неменьшим вниманием она относится к ногтям на ногах. У нее изящные, удлиненные ступни лемура, почти как у Лидии, опоясанные узкой лентой огрубевшей кожей. Изогнутые мизинцы заходят за безымянные пальцы, словно ручки у крохотных чашек. Как птичка на жердочке, она устраивается на краю массивного кресла с широкими подлокотниками, задрав ногу так, что подбородок прижат к колену, а блестящие, словно смазанные жиром, пряди волос почти закрывают лицо; по всей комнате распространяется запах мастерской художника, использующего распылители. Интересно, замечает она, что мои глаза, словно невзначай, неторопливо путешествуют по затененным, мшистым, топким местечкам под задравшимися юбками. Время от времени ловлю на себе ее упорный взгляд из-под полуопущенных век, где сквозит загадочное нечто, которое я все же не решаюсь определить как назревающий интерес к моей особе. Сразу вспоминаю те самые фиалки, и уже с некоторой неловкостью созерцаю молочные с голубоватым отливом впадинки позади коленок, на каждой по две тонюсенькие параллельные морщинки на месте сгиба, темную копну волос, постоянно кажущихся немытыми, контуры остреньких лопаток, натянувших ткань открытого всем ветрам летнего платья словно маленькие цыплячьи крылышки. Как выяснилось, ей пятнадцать лет.