Конечно, невозможно отыскать начало или конец того, что происходит с людьми, и все же судьбоносная перемена в моем отношении к Лидии проистекает из одного эпизода, случившегося несколько лет назад, когда я вдруг осознал, что она просто смертная женщина. Попытаюсь объяснить, или по крайней мере описать, как это произошло. Однажды, в ходе своих упорных, но непоследовательных попыток самосовершенствоваться, я старался одолеть витиеватый пассаж в книге некоего философа, — уже не помню, кого, — где рассматривалась теоретическая возможность существования единорогов, и вдруг, без всякой видимой причины, перед моим мысленным взором предстала Лидия, очень четкая, детальнейшим образом выполненная, хотя и уменьшенная копия, облаченная в совсем неподходящее ей длинное платье из какой-то жесткой, похожей на парчу ткани, которого у нее в реальном, — как бы назвать его? — эмипирически познаваемом мире, разумеется, никогда не было, с волосами, уложенными завитками застывшей морской пены, в стиле, излюбленном Елизаветой Второй в ее зрелые годы, но отнюдь не реальной Лидией, способной дать себя так изуродовать разве что в страшном сне; я упоминаю такие детали только научной добросовестности ради, поскольку никак не могу их объяснить; заключенная в этот странный образ, она (моя жена, а не королева, конечно) зависла в бездонном черном пространстве, крае бесконечной пустоты, где служила единственно возможной точкой отсчета, и куда медленно, но неуклонно удалялась, повернувшись ко мне, с горделиво поднятыми руками, в которых, казалось, зажата невидимая держава или скипетр, — я снова использую имперские аналоги, — с изумленным и пока лишь немного испуганным видом, но испуг постепенно превращался в ужас, и тут я с чудовищной, головокружительной ясностью осознал, что когда-нибудь она умрет. Разумеется, это не значит, что раньше я представлял ее каким-то бессмертным существом. Несмотря на явную абсурдность видения, то, что я сумел разглядеть в пригрезившемся мне образе, ошеломляюще просто свидетельствовало об абсолютной нездешности, полностью отчуждающей ее не только от меня, но и от всего, что существует в мире, что составляет наш мир. До того момента, и честно говоря, большую часть времени после него, ведь мои мозги ленивы и медленно переваривают информацию, я представлял ее, как и многих других, частью своего материка, или по крайней мере, подвластной мне областью, спутником, намертво связанным и ограниченным притяжением тела, планеты, красного гиганта, моего «я». Но если моя жена способна умереть, а теперь стало ясно, что это так и более того, она непременно когда-нибудь уйдет навсегда; если мне суждено однажды потерять ее, пусть даже в том ужасном наряде и с уродливым перманентом, отдать непознаваемой бездне вечности; если ее заберут, заставят отскочить от меня в никуда словно мячик, оторвавшийся от прикрепленной к нему резинки, тогда как можно утверждать, что она в настоящий момент действительно присутствует здесь, всем своим естеством, душой и телом? Я даже наблюдал, как будет обставлена ее смерть, если можно подобным словом определить восприятие такой эфемерной сущности, как мое видение. Я смотрел на одну из комнат в большой квартире, ничего особенного, обычная комната, с низким потолком, зато широкая, просторная, хорошо обставленная. Ночь или поздний вечер, и хотя вокруг множество ламп на столах, книжных полках, и даже на полу стоят светильники с широким массивным основанием, их не зажгли; свет идет только с потолка, мутноватый, потускневший, словно от непосильной работы, но безжалостный, не дающий теней. Тяжелая, душная, безжизненная атмосфера, однако в ней не чувствуется угрозы, страдания, или горя. В глубоком кресле отдыхает человек, я не вижу его, но уверен, что там сидит не Лидия, еще кто-то проходит мимо, незнакомая женщина, невыразительная, неброско одетая; она остановилась, повернулась, чтобы задать вопрос, помедлила немного, но никто не ответил, и стало ясно, что ждать бесполезно, что ответа нет, и каким-то образом это означало смерть, смерть Лидии, хотя ее самой в комнате не было, вообще не было. Видите ли, то, что мне привиделось — не сон, по крайней мере, я тогда бодрствовал. Я все так же сидел с открытой книгой в руках, все так же опустив глаза на страницу, тщательно прокручивал в памяти образ за образом, и вновь появились комната, усталый свет, женщина, невидимая фигура в кресле, а в начале — сама Лидия, с нелепой прической и поднятыми руками, до сих пор висящая в пустоте, но все уже стало безжизненным, безжизненным и плоским, неподвижным, как серии неумело сделанных фотографий, снятых кем-то другим в местах, где я никогда не был. Не спрашивайте, откуда пришел этот образ, иллюзия, галлюцинация, называйте как хотите; я пережил то, что пережил и знаю, что означает увиденное, но понятия не имею, откуда.