Консоль пискнула. Спектор шагнул к ней и включил видеофон. Экран осветился, явив бесстрастное лицо охранника.
— Кто там? — спросил Спектор.
— К вам посетители в грузовике, набитом видеоаппаратурой. Двое назвались Лерман и Бакстер. Говорят, что с канала НСТВ. Идентификационные гражданские номера...
— Всё в порядке, я их жду. Впусти.
— Не хотите ли провести визуальную проверку?
— Нет! Это их оскорбит. И, Бога ради, подружелюбнее с ними будь, если получится...
Он отключил экран и задумался, не слишком ли это беспечно с его стороны. Может, и так, но у него в ящичке комода у консоли всегда лежал пистолет калибра 0.44. Да и Кодзё здесь.
Спектор вызвал Кодзё. Японец выглядел безобидным тонкокостным коротышкой, как Спектор и заказывал. Кодзё официально числился секретарём. Неофициально же — телохранителем.
Безукоризненно вежливый Кодзё впустил двух репортёров подпольной Сети в гостиную, а сам умостился на стуле с прямой спинкой слева от дивана. Кодзё носил синий офисный трафаретный костюм и сидел, безразлично улыбаясь, сложив руки на коленях; в позе не было и намёка на напряжение или угрозу. Кодзё работал у Спектора всего две недели, но Спектор видел его досье. И знал, что Кодзё достаточно четверти секунды, чтобы переключиться из режима секретаря, сидящего на стуле, в боевую стойку профессионального убийцы.
Репортёры альтернативной программы носили одежду из настоящих материалов: джинсы, футболки, куртки, высокие чёрные сапоги с истёртыми подошвами. Пыль в глаза пускают, подумал Спектор. Интервьюерша представилась Соней Лерман. Крупный негр, Бакстер, был техником. Голова выбрита налысо, в левом ухе торчит серебряная серьга. Спектор улыбнулся и пожал репортёрам руки. Обменялся взглядами. От взгляда девушки его продрал мороз. Тощая, почти анорексичка, с запавшими тёмными глазами и красными белками, тонкие каштановые волосы острижены так коротко, что это выглядело почти болезненно. Впрочем, от Сони с Бакстером не веяло ни враждебностью, ни дружелюбием. Ничем.
Спектор глянул на Кодзё. Телохранитель держался расслабленно, но был начеку.
Веди себя непринуждённо, сказал себе Спектор, устраиваясь на диване рядом с Соней Лерман. Её язык тела выражал неискреннюю вежливость; он улыбнулся скупой улыбкой. Бакстер установил камеры и микрофоны, подключился к домашней сети для связи со станцией.
Девушка смотрела на Спектора. Просто смотрела, и всё.
Что-то с ней не так, подумал Спектор. Интервьюеры, даже если намерены тебя в парашу окунуть, стараются держаться с показным дружелюбием. Молчание Сони тяготило его. Тишина — враг политика. Тишина даёт людям время подумать.
— Готовы по сигналу, — сказал Бакстер. Камеры у него были маленькие, размером с ладонь, алюминиевые штативы — тонкие, и нависший над ними Бакстер казался настоящим великаном.
— А о чём будем говорить? — спросил Спектор перед тем, как позволить Бакстеру включить камеры. — Я думал...
— По ходу дела разберёмся, — отрезала она.
— Без подготовки? — моргнул он.
Девушка едва заметно усмехнулась. Бакстер кивнул ей. Она серьёзно посмотрела в камеру.
— Я Соня Лерман. В эфире Народного Спутникового ТВ сенатор Генри Спектор, один из архитекторов новой системы Антинасильственных законов и сторонник телевизионных трансляций исполнения приговоров по АНЗ...
Поначалу всё шло более или менее стандартно. Она спросила, как он оправдывает применение Антинасильственных законов. Печально глядя на неё, Спектор начал с преувеличенным акцентом уроженца Среднего Запада (публике это понравится) обычную проповедь: Как свидетельствует статистика, тревожный рост числа случаев жестоких преступлений начался в 1960-х, продолжился в 1970-х, приостановился в 1980-х, на несколько лет сменился обратной тенденцией в 1990-е, но в двадцать первом веке возобновился с катастрофической силой. Колумбайн[18]. Презрение к законам. В некоторых странах с серьёзными мерами уголовного наказания преступность понижалась. Долгосрочное тюремное заключение расценивается как неэффективное ввиду значительного числа лазеек для досрочного освобождения. И так далее, и так далее.
— Антинасильственные законы — сильнейшее средство против насилия, — говорил Спектор. — За пять лет доля особо жестоких преступлений упала на шестьдесят процентов[19]. И продолжает понижаться. Через несколько лет в КПП на каждом углу и прочих мерах предосторожности необходимость вообще отпадёт. О да, вполне вероятно, что скоротечное правосудие осуждает нескольких человек в год неправедно. Я настаивал, чтобы в процедуру АНЗ ввели полный ДНК-тест, в тех случаях, когда это возможно. Несколько ошибочных казней — допустимая цена. Социальный комфорт для большинства населения только возрос, и мы заботимся об интересах именно этой части граждан: большинства.
— Если даже допустить, что большинству стало лучше, — сказала Соня Лерман, — в чём я сомневаюсь, то каким образом вы оправдаетесь за варварскую жестокость палаческой лотереи АНЗ-ТВ?
— Во-первых, она усиливает морализаторский эффект наказания. Да, это варварство, ну да так уж оно работает. Ужасные мытарства казни по ТВ? Знаете ли, если преступники её каждый день видят, у них появляются веские основания пугаться. К тому же программа позволяет большему числу людей поучаствовать в процессе отправления приговора криминальной юстицией, и таким образом они лучше идентифицируют себя с государством, а страх перед полицейскими структурами снижается. Здоровый катарсис агрессивности взрослого человека...
— ...в противном случае мог бы оказаться нацелен на государство и привести к революции? — перебила она, отбросив нейтральный тон.
— Нет. — Он прокашлялся, умеряя гнев. — Нет, вы же прекрасно знаете, что я не это имел в виду...
Она снова перебила его, вызвав ещё большее раздражение своим тоном:
— Меня озадачивают слова о здоровом катарсисе. Победители Лотереи получают право избить или убить приговорённого в прямом эфире публичного канала. Вы, сенатор, вообще смотрели хоть раз передачу Каково это?
— Ну, э-э, да, я сегодня...
— Тогда вы видели, как люди себя там ведут. Выходя на сцену осуществить приговор, они издеваются над осуждённым. А если стреляют, то прямо взрываются потом от радости. Обкакаться, блин, недолго. Человек с кляпом во рту встречает приговор государства, победитель Лотереи вышибает ему мозги... а они ржут. И чем тупее ведёт себя победитель, тем охотнее поддерживает его аудитория. Вы это считаете здоровым явлением?
Он промямлил:
— Это временно, высвобождает напряжение...
— Двух победителей Лотереи после участия в Антинасильственной Программе арестовали, судили и казнили за несанкционированные убийства. Очевидно, у них после одобрения-публики выработался вкус к убийству, вы так не считаете?
— Это исключения! Думаю, едва ли...
— Вы едва ли задумываетесь над чем-то, что для вас неудобно, — перебила она, — иначе бы поняли, что вы сами, сенатор, ничем не лучше убийцы.
От её напускной объективности не осталось и следа: маска растрескалась и упала, голос задрожал от эмоций. Она сжимала колени побелевшими руками. Ему стало страшно.
— Думаю, вы потеряли всякий... Не думаю, что вашу позицию на сей счёт можно назвать взвешенной. Вы же истеричка, — заявил он со всем доступным ему хладнокровием. И почувствовал, как страх перерастает в гнев.
(В общем-то он ещё до этой реплики чувствовал, как его холодная выдержка и безукоризненная уверенность в себе начинают отказывать: маска трескалась и отлущивалась. Он задумался, с чем это может быть связано. Он же много лет давал интервью, в том числе и враждебно настроенным журналистам: куда подевалось его умение держать себя в руках? Это всё гребаные АНЗ. Глодали совесть, подтачивали выдержку, крали сон... а проклятая баба всё мелет языком и мелет...)
— ...все убитые, сенатор, на вашей совести, их кровь на ваших руках, и вы...
18
Имеется в виду массовое убийство в школе
19
В первом романе трилогии сказано, что Антинасильственные законы приняты в 2025 г. Действие всех трёх романов происходит в 2039-2040 гг., то есть примерно через пятнадцать лет после этой даты. Ошибка либо в дате (тогда должно стоять 2035 г.), либо в реплике Спектора (тогда должно стоять