— Отлично. — Бен-Симон обернулся к Торренсу и указал на свободный стул слева от Стейнфельда. — А вы, капитан Торренс, сесть не хотите?
Капитан Торренс?
— Нет, благодарю, — ответил Торренс. Расшаркивания какие-то... странно. — Я часами задницу просиживал на корабле и в вертолёте. Ближе к делу, если можно.
Бен-Симон пожал плечами. Сплетя пальцы вместе, он потрещал суставами и начал:
— Мы довольны достигнутыми на Сицилии результатами. Для вас, Стейнфельд, это большой успех. Все тамошние архивы и добрая половина европейского руководства ВА уничтожены. Полковник Уотсон, впрочем, несомненно выжил: он недавно прибыл в Рим. Крэндалл куда-то запропастился. Теперь давайте обсудим следующий шаг. Я вышел на связь с нашим симпатиком в американском посольстве. Новый президент постоянно треплется насчёт европейского крыла ВА, но не намерен выступать против них с военной силой по нескольким политическим причинам. В сухом остатке — американское общество устало от войны, а людям трудно объяснить, как трудно отличить мишени от тех, кто за ними прячется. Атака США на Второй Альянс потребовала бы вторжения в Италию, Францию, Британию, во все страны, где... — Он решительно отмахнулся. — Проблема, гм? А тем временем разведка докладывает, что погромы продолжаются. Политика европейского апартеида усиливается. Израиль тоже пока не может объявить войну, но мы предоставим вам любую помощь, не требующую объявления войны. В особенности разведывательную, логистическую и вербовочную поддержку. Отчасти и прикрытие авиации. Однако нас уже обвиняют в атаке на Сицилию, вторжении на итальянскую территорию и...
Разговор продолжался некоторое время: обсуждались детали плана и финансовые вопросы. Затем Бен-Симон пригласил всех на обед «в отличное местечко недалеко отсюда».
Торренс подумал: как это странно, после всего пережитого, получить приглашение на обед. В «отличное местечко».
— Я рад, что все остались довольны, — сказал Уитчер, — но мне бы хотелось остаться с моими друзьями наедине минут на пять. После этого мы присоединимся к вам. Нам есть что обсудить...
Бен-Симон кивнул и, улыбаясь, поднялся.
— Разумеется, разумеется. У меня тоже есть одно дело. Итак, через пять минут встречаемся внизу.
Он пошёл к двери, не переставая улыбаться до ушей, но на полпути остановился и, слегка смутившись, обернулся к ним.
— Вы... пожалуйста, позвольте выразить своё восхищение.
Стейнфельд кивнул. Бен-Симон покинул комнату.
Уитчер развернулся к Клэр и сказал:
— Юная леди, у меня для вас новости.
Торренс подумал: как это странно, что к ней обращаются «юная леди». Сегодня ему всё казалось очень странным.
— Из Колонии? — спросила Клэр тонким, дрожащим голосом. Это тоже было странно.
Уитчер кивнул.
— Я так понимаю, у вас оставались некоторые сомнения насчёт участи вашего отца... и о том, что с ним случилось. Сомнений больше нет. Простите, но я вынужден сообщить, что он мёртв.
Клэр сглотнула слюну и, помолчав, отозвалась:
— Продолжайте.
— В Колонии переворот — ну, вы знаете. Кажется вероятным, что на данный момент Прегера уже казнили. Он убил нескольких человек.
— Кого же?
— У меня нет точного списка. Вы сами узнаете.
— Что?!
— Наши люди сейчас, э-э, составляют большинство в комитете управления Колонией, или как бишь там он называется. Колония фактически превратилась в анклав НС. У нас имеются основания полагать, что местонахождение карибской штаб-квартиры стало известно ВА. Весь персонал карибской базы — все, кто согласятся, — будет эвакуирован в Колонию, как только там дела устаканятся.
— Но если ВА пронюхает, что...
— Мы этого не позволим. Если вы пожелаете того, на защиту Колонии встанут новый состав И К ООН, новое руководство НАСА и американская орбитальная армия. Это место окажется одним из самых безопасных в мире.
— Что значит — если я пожелаю того?
— Они предлагают вам пост председателя комитета. Нового руководителя Колонии. Вы дочь автора первоначального проекта. Вы работали в администрации. Вас уважают в ИК ООН и НАСА, с вами там согласны договариваться. Если вы примете это предложение, они признают установленный в Колонии новый порядок.
— Меня? В председатели?
— Да. И мы также этого бы хотели. — Он усмехнулся. — Вы ведь в НС.
Спустя миг он добавил:
— Ну, что скажете?
Она развернулась и взглянула на Торренса. Потом на Уитчера. Потом потупилась, хмуро глядя в пол.
Все молчали. Лишь настенные часы с маятником говорили: тик-так-тик-так...
— У меня переменилось отношение ко многим вещам, — сказал Торренс.
Он сидел, баюкая Клэр в объятиях, на двуспальной гостиничной кровати. Вокруг в беспорядке валялись простыни и одеяла.
Лунный свет сочился через двойную балконную дверь и серебрил их тела.
— Я себя глупо повёл с Лайлой и Каракосом, — говорил Торренс. — Я забыл, через что тебе довелось пройти. Я в общем-то тебя толком и не видел... Клэр, оставайся.
— Поздно. Я решила.
— Ну Клэр!..
— На мне лежит ответственность. Я обязана продолжить дело папы. Стейнфельд и Уитчер оба согласны, что лучше этой работы мне в НС обязанностей не сыскать. Я улетаю.
Она протянула руку к его лицу и поразилась, почувствовав под пальцами слёзы. Но не изменила своего решения.
Вашингтон, округ Колумбия
За океаном Смок лежал на больничной койке, укрывшись одеялом, и кормил ворона крошками. Ворон сидел на жёрдочке в квадратной бронзовой клетке, на столике слева от Смока. Дверца клетки была откинута.
Рядом стояла кушетка, на которой свернулась во сне Алюэтт. Она выбила себе право спать с ним в одной палате, чтоб ему скучно не было. Работал телевизор, но Алюэтт умела спать в любых условиях. В общем-то именно ей (нянечки ей ни в чём не отказывали) Смок был обязан возможностью пронести сюда ворона, хотя птицу приказали посадить в клетку.
Справа от узкой койки высилась капельница, от которой к правой руке Смока тянулась трубка с физраствором. В груди Смока, прямо под солнечным сплетением, образовалась перебинтованная сейчас дырка. Настенный телевизор весело вещал о мирных переговорах. О Новых Советах. О новом президенте. Об исчезновении ключевых функционеров американского крыла ВА. О том, что поделывает европейское крыло ВА, ни слова. Похоже на слушания по делу Иран/Контрас в прошлом веке; как и тогда, следователи заглянули туда, куда им разрешалось заглядывать, но дальше не полезли. В деле Иран/Контрас ниточки тянулись к президенту, но эти свидетельства были проигнорированы. Сейчас всё немного иначе, и тем не менее... люди словно бы не желали замечать кое-каких очевидных моментов. Даже думать о них не хотели.
У Смока на коленях лежал планшет с листком бумаги. Он набрасывал письмо Стейнфельду. И размышлял, кому бы доверить это послание... чтобы Уитчер не перехватил. Уитчеру не понравится последний абзац:
Меня беспокоит Уитчер. Он тебе когда-нибудь читал проповедь о всемирном правительстве как следующем шаге эволюции? Он думает, что всё просчитал. Трактовка мирового правительства, используемая ВА, ему не по вкусу. Он предпочитает ей собственную. Своё личное видение Единого Мира. Он ни словом не обмолвился насчёт своей роли в нём. Но мне кажется, что нам обоим пора о нём крепко призадуматься.
Смок вырвал листок из планшета и уставился на него. Потом разорвал на мелкие кусочки и выбросил на пол.
Вздохнул. Болело уже не постоянно, да и лихорадка отступила. Но он сильно устал. Ему нужно было отдохнуть. А ведь после выписки из больницы придётся снова окунуться в работу. Тем немногим, кого пробивала дрожь в предчувствии тени Затмения, отдыхать некогда.
В палату заглянула медсестра-пуэртриканка и спросила:
— Выключить телевизор? У вас такой усталый вид.
— Ага, пожалуйста. Я пульт потерял. — Он смежил веки и откинулся на подушку. — Выключайте.