— Помнишь, — сказала Касс, чуть подвинувшись вперед, чтобы лучше видеть, как пикируют крошечные стрижи, — помнишь, как ты мне рассказывал про Билли из Бочонка?
Да, помню. Моя Касс была кровожадным ребенком, как Лили, даже хуже. Очень любила мои сказки о зверских похождениях легендарного безногого злодея, который в старину носился ночью по городу в открытом бочонке на колесиках и пил кровь младенцев.
— Почему ты о нем вспомнила?
Она с шелестом провела ладонью по стриженой макушке.
— Я часто представляла себя Билли. Билли из Бочонка.
Тут Касс, наконец, повернулась ко мне. У нее зеленые глаза; мои глаза, как все уверяют, хотя я не вижу никакого сходства.
— Тебе нравится, как я постригла волосы? С высоты небес до меня долетали крики стрижей. Однажды она, совсем еще маленькая, забралась ко мне на колени и серьезно сообщила, что не боится трех вещей на свете — зубной пасты, лестниц и птиц.
— Да, Касс, — ответил я. — Нравится.
Лили снова скребется в дверь. Цирк вот-вот начнется, говорит она. Пусть себе начинается.
Когда я наконец покинул свою башню из слоновой кости, обнаружил Квирка на кухне — закатав рукава и штанины, он стоял на коленях и драил пол жесткой щеткой, рядом находилось ведро с мыльной водой. Я уставился на него, а он привстал на корточки и, ничуть не смутившись, ответил мне насмешливым взглядом. Потом появилась Лидия с платком на голове и шваброй — да, да, шваброй! — вылитая уборщица-кокни; в уголке рта даже торчит сигарета. Это уже переходит все границы. Она увидела меня, рассеянно нахмурилась.
— Когда ты наконец сбреешь свою ужасную бороду?
Сигарета дернулась, уронила пепел. Если Лидия когда-нибудь пропадет, поисковой группе достаточно будет идти по дорожке из отходов ее сигарет. Квирк ухмылялся. Не сказав ни слова, я отвернулся от этой абсурдной сцены семейной уборки и отправился на поиски Лили — она, кажется, единственная в доме, с кем я могу разделить бремя полной безответственности. Она была у себя — комнату мамы я теперь называю ее комнатой, что можно считать достижением, правда не знаю чего, — валялась на кровати на животе, задрав ноги и скрестив лодыжки, естественно, читала журнал. Я неуверенно помялся в дверях. Лили дулась и даже не посмотрела на меня. Босые пятки по-прежнему грязные; девочка, очевидно, вообще не моется. Она покачивала ногами в такт воображаемой музыке. Окно — большой квадрат золотого света; мерцают далекие голубоватые холмы. Я спросил, не хочет ли она прогуляться.
— Мы уже утром гуляли, — буркнула она, не отрывая глаз от страницы.
— Что ж, — ответил я мягко, — можно сходить еще.
Она курила, я чувствую запах. Представляю ее в возрасте моей жены: иссохшая грязнуха с желтыми крашеными волосами, а эти нежные пурпурные прожилки на ее тонких ногах станут варикозными венами.
— Миссис Клив поднимется сюда с минуты на минуту и заставит тебя скрести пол.
Она тихо фыркнула. Лили делает вид, что считает мою жену потешной теткой, но, думаю, на самом деле она ревнует меня к ней и, возможно, слегка побаивается. Лидия может быть очень грозной, если кто-нибудь спровоцирует ее, а я знаю, что девочка ее раздражает. Лили нехотя поднялась, проползла на коленях, как сквозь воду, на край постели, беззвучно ступила на пол; пружины кровати издали до боли знакомый скрежет. Возможно ли, что Лидия права и жертвой столь неудачного брака следует считать мать, а не отца? Лили опустилась на колено застегнуть сандалию, и на мгновение в комнате воссиял аттический дух. Когда мы добрались до лестницы, она остановилась и странно посмотрела на меня.
— Вы разрешите нам и дальше здесь жить? — спросила она. — Папке и мне?
Я пожал плечами и подавил улыбку — чему я хотел улыбнуться? — а она хихикнула себе под нос, тряхнула головой и побежала по ступенькам, оставив меня позади.