И Алёша стал рассказывать ей о том, как всё это было.
***
Шарлевич собрал всех в конце рабочего дня в своём большом кабинете. «Поляна» была уже накрыта. Отмечали завершение крупного проекта. Работа над ним велась два года. Все получили хотя и разные, но крупные бонусы. Все были довольны.
Шеф (или хозяин, как называли его «за глаза», в том числе за плотное купеческое телосложение) был, как всегда, безупречно одет. Его чёрные лакированные туфли благородно поскрипывали кожей канадского оленя, темно-синий костюм в тонкую полосочку подчеркивал только нужные группы мышц, галстук отсутствовал, ворот белой сорочки был расстегнут на две пуговицы, обнаруживая густой пучок волос на груди. Лишь одна деталь в его внешнем виде выбивалась из общей картины – крупная, похожая на раздувшегося клеща, родинка в брови над правым глазом.
Официальная часть продолжалась не более двадцати минут. Шарлевич коротко отметил работу коллектива и выслушал оды в свою честь: «При таком руководстве нельзя было сомневаться в успехе… Грандиозный куш, просто грандиозный… За будущий проект! За Дмитрия нашего любимого Константиновича!» Шарлевич самодовольно стоял перед всеми, зорко и испытующе глядя в глаза каждому выступавшему. Он внимал каждому слову. Создавалось впечатление, что он мысленно составляет реестр из всех этих слов и для какой-то своей надобности откладывает их в специальные ячейки памяти.
Протокольные тосты закончились. Зазвенели бокалы и столовые приборы, руки потянулись к закуске, на заднем плане заиграла тихая музыка. Началось неформальное общение. По углам составились небольшие, по три-четыре человека, кружки «по интересам». Вместе с тем основная масса сотрудников, как воробьиная стая, окружила хозяина. Он щедро разбрасывал среди них шутки, как пшено и хлебные крошки. Он был уверен, что шутит остро. По крайней мере реакция подчиненных не оставляла на этот счет у него никаких сомнений.
«Ой, Дмитрий Константинович всегда что-нибудь такое оригинальное скажет! Откуда он так много знает? Как же нам всем с ним повезло!» Аура вокруг него наполнялась розовым свечение умилительного и очаровательного «ха-ха-ха». Вечер набирал обороты и обещал быть душевным.
Вдруг, как гром среди ясного неба, кабинет огласил возглас:
– Пошла вон отсюда, стерва!
Наступила жуткая, могильная тишина. Она продолжалась не более тридцати секунд: ровно столько, чтобы все могли разобраться, в чём дело.
***
– Женька, ты понимаешь, что такое тридцать секунд? Это же ничто. А я за это время прожил несколько лет: так я был потрясен. Эта картина до мельчайших деталей отпечаталась в моём сердце, – рассказывал он дрожащим голосом. – Мне было всё очень хорошо видно. Когда всё это случилось, я стоял около окна. Свет из него освещал полукруг, в котором находился Шарлевич. В то самое время, как он о чём-то вещал и активно жестикулировал руками, наша уборщица Анюта несла к выходу бокалы с недопитым шампанским и неожиданно запнулась прямо за его спиной. Один из бокалов упал на поднос и обильные брызги сначала попали на рукав Шарлевича, затем стекли по его золотым часам, потом по пальцам и, в конце концов, мелкими, как кровь, каплями закапали на пол.
Шарлевич поднес руку к носу и зачем-то обнюхал её. Затем он вполоборота повернул голову и уставился на Анюту. На его лице маска добродушного начальника преобразилась в свирепый образ Зевса-громовержца, глаза налились кровью, нижняя губа затряслась в судорогах, на лбу и щеках бледно-красными переливами заиграли пятна, масляная струйка пота заструилась по виску. И он закричал.
Всё происходящее для меня было похоже на фильм, снятый замедленным кадром. Более того, со мной случился эффект дежавю: когда всё уже закончилось, я стоял в оцепенении, а фильм вновь и вновь прокручивался в моей голове.
Я очень хорошо запомнил Анюту в тот момент. Она так близко представилась мне, словно в объективе телекамеры резко крутанули фокус, максимально подвинув её лицо к моему лицу. Она вся побелела. Сердце её остановилось и перестало прокачивать кровь по всему телу. Мне даже показалось, и я уверен в этом, что она оглохла и ослепла, как от яркой вспышки световой гранаты, разорвавшейся рядом с ней.
Я не верю в переселение душ, и тут, наверное, что-то другое, но я стал чувствовать то же, что и она чувствовала. Я подумал, что сейчас она упадет замертво. Но, нет, она кое-как совладала с собой. Однако ещё до того, как она окончательно сумела прийти в себя, вечеринка вернулась к прежнему ритму.
Анюта не стала поднимать бокал на подносе. Она медленно развернулась, тихо прошла к двери и скрылась за ней.