И, знаешь, никто, никто больше на неё не глядел, пока она стояла в оцепенении за спиной этого гада. Я это очень хорошо помню. Мне тогда же подумалось, что, если бы он выстрелил в неё сейчас и она бы упала на пол и начала истекать кровью, все бы продолжали пить шампанское и есть маслины. Впрочем, может быть, это преувеличение и все эти люди внутри тоже сильно переживали, но тогда мне так подумалось.
Возможно, и я бы вместе со всеми продолжил делать вид, что ничего не произошло, напился бы и забыл обо всём. Мало ли чего в наши дни случается. Бывают трагедии и большего масштаба. Да и кто она мне – эта девушка? Простая уборщица из никому неизвестного провинциального города. Но что-то в тот день во мне сломалось. Этим криком он ведь не в неё, он в меня тогда выстрелил. И убил во мне прежнего меня. Понимаешь, Женька, меня – всего такого хорошего, наивного, жизнерадостного, неконфликтного, для которого вся эта жизнь в радость и в улыбку… который через двадцать лет превратится в Дмитрия Константиновича.
Я будто опьянел от произошедшего и не помню, как оказался на улице. Домой брёл пешком, не разбирая дороги. Вокруг меня была тьма. Редкие прохожие попадались навстречу. Они были похожи на завернутые в рваные простыни тени призраков; и тени эти были чернее, чем ночь.
***
Сегодня утром я был на работе, и сразу пошел к нему. Шарлевича я застал сидящим в своем кожаном кресле; на столе перед ним стояла на тереть пустая бутылка виски. По его виду я понял, что он был собою полностью доволен. Его взгляд был обращен в себя, он любовался собою.
– Вы, Дмитрий Константинович, извинились перед ней? – спросил я его.
– О чем ты?
– О нашей сотруднице – Анюте. Вы перед ней извинились?
Он, похоже, действительно, не сразу понял, о чем я его спрашиваю. Однако, судорожным движением головы сбросив хмель, он спустился на землю и услышал меня.
– Ты сдурел? Ты кому всё это говоришь? Кто ты такой? Опомнись! Забыл, где работаешь и как сюда попал?
Я был уверен в такой его реакции, и, признаться, был бы разочарован, если бы встретил что‑то другое, более человечное.
– Вот что, Шарлевич! Ты урод! Но тебе уже пятьдесят пять и времени осознать своё уродство у тебя почти не осталось. Так хотя бы не помри уродом и вспомни перед смертью об этой женщине и в мыслях своих извинись перед ней. А лучше, найди её и вымоли прощение!
Сказав это, я развернулся и, не обращая внимания на его крики, вышел из кабинета.
Мне нужно было узнать, что стало с Анютой. Я подошел к секретарше, которая сообщила, что Анюта звонила и сказала, что больна. Я спросил у неё адрес и, пока она его искала, огляделся.
В офисе всё было по-прежнему. У кулера стоял Семён и три девушки из моего отдела. Нет, они не то чтобы, как говориться, мило общались – у них просто всё было «по-прежнему». Они вновь были бодры, свежи и подтянуты. И все они стали мне ненавистны.
Я забрал у секретарши адрес, прошел к себе, достал лист бумаги и, склонившись над столом, написал заявление из одного предложения.
Обыкновенное счастье
Я помню: чистый воздух, много света
Мне наполняли радостию грудь.
Не мучился я в поисках ответа,
Чтобы постичь загадки жизни суть.
Я счастлив был. Всего довольно было.
Мне было нечего желать.
Но сердце неожиданно заныло.
Чег-то стало очень не хватать…
А.Э.
Счастье подступает
Прозвенел звонок и вывел меня из полусонного состояния, в котором я пребывал почти весь первый урок. И кто придумал начинать занятия в младших классах так рано? Мне, например, не помогает проснуться даже долгая дорога, ведущая от дома к школе. Утром, встав с кровати и пройдя на кухню, я во сне завтракаю. Потом во сне спускаюсь на лифте. Во сне выползаю из подъезда, прохожу несколько поворотов мимо частного сектора с садами и огородами. Пересекаю проезжую часть, чудом не попав под колёса машин, и, наконец, проникаю на школьный двор, где уже толпится такая же заспанная, как и я, детвора. К нам выходят учителя, дают команду, и мы все дружно, словно привидения, вливаемся в школу, скидываем в раздевалке пальтишки и растекаемся по кабинетам.
Сев за парту, я сразу утыкаюсь лбом в изгиб локтя и пытаюсь продолжить беспощадно прерванный сон. «А об этом нам расскажет Саша», – слышу я сквозь дрёму голос учителя и понимаю, что речь идёт обо мне. Я нехотя встаю, и тут до меня долетает звук еще одного выстрела: «Ты учил?» Да, говорю. «Хорошо, отвечай». И губы мои начинают сами собой шевелиться. Изо рта тихо и медленно, как маленькие кораблики, выплывают какие-то слова и караваном летят по воздуху прямо в уши преподавателя. «Садись – три». Всё, думаю, больше не спросят. Можно спать дальше.