Выслушав этот рассказ, я невольно вновь взглянул на девушку с пирожком. Слезы у неё поутихли; только ресницы немного слиплись и потемнели, отчего взгляд её стал выразительным, ярким, острым. Появилось в глазах у неё что-то похожее на тихую, скромную радость.
Тем временем нить разговора перехватил отставной военный инженер. Человек этот был хоть и пожилой, но весьма крепкий и, как я слышал, побывавший не раз в «горячих точках».
– Верно говоришь, доктор. Только недолго счастье его продлилось, и мытарства его на том не закончились, – сказал он. – Ушла любовь его, и понял наш человек, что не видать ему больше счастья до скончания века, потому что другой, новой, любви ему не надобно было: любовь ведь его была настоящая, а настоящая любовь – она одна и на всю жизнь. Горевал он тогда сильно и безутешно, и решил так, что, если своего счастья уже не добыть, то нужно других к этому счастью водить. В те годы – а было это как раз после падения метеорита – у нас одно такое необычное место появилось, где вроде как можно было это самое счастье получить. Не мало он туда кого отвёл, и у многих после этого желания о лучшей и счастливой жизни сбылись. Правда, многие от этого еще несчастнее стали, потому что у нашего человека всё наоборот: как только получит он счастье свое, так сразу впадает в тоску и жить ему не хочется. А жить-то ему очень сильно как хочется, вот и счастлив он от того, что несчастный ходит и всю жизнь это бремя несёт. Не знаю, почему так происходит – то ли страдания активируют некие тайные нейроны в мозгу, то ли считаем мы себя не достойными жить лучшей жизнью.
– Да ведь счастье-то многие воспринимают как итог, вершину бытия, финиш, уважаемый Максим Фадеевич. Так я полагаю, – сказал журналист одной весьма популярной столичной газеты. – Вершина бытия достигнута, а само бытие у человека при этом продолжается. И что с этим бытием прикажете делать? То-то же, и я не знаю. От этого и мытарства из крайности в крайность происходят. Помните, что с ним произошло после того, как он сам счастье испытал и других им наделил? Возненавидел вдруг он всех разом, и себя в первую очередь. Он тогда всё на охоту собирался. Надоели ему люди, опротивели до жути их лица, дела их, и всё, что с ними связано. Сам он себе опротивел, потому что знал, что он такой же мерзавец, как и они, и даже еще больший. Мучился он от этого страшно. Ждал он свою охоту долго, до болей в печенках. И вроде бы ехать уже пора, и сезон подходящий для уток уже к тому времени наступил, а всё никак: что-то держало его. И всё-то в те дни ему в душу дождь бесконечный лил, так долго лил, что вся эта серость небесная ему грудь переполнила через край. И тогда он крепко запил, и начал облик человеческий терять. Одно осталось для него спасение – забыть про охоту и бежать! Сел он на электричку и отправился в свои любимые Петушки.
– А куда теперь-то он уехал? – спросил я. – Знает ли кто-нибудь? Сегодня на вокзале я пытался это выяснить, а он мне только и ответил, что странствовать, мол, еду, а куда – не сказал.
– Стоит ли сейчас об этом спрашивать? Важно другое: что уехал он НАВСЕГДА! – сказала барышня с неудержимым отчаянием.
– Как же мы теперь? Неужели совсем одни останемся? – раздались сразу несколько голосов.
– Да разве нам сейчас кто нужен? – сказал журналист. – У нас ведь всё налаживается, встает на правильные рельсы.