Пули отскакивали от металлической руки Краба. Но и ему досталось немало свинца. Он буквально повалился под ноги Володи Баградзе. Темная одежда тифлисского обывателя средней руки почернела от крови. Кровь была на лице Краба. На руках. Разливалась бурой лужей по полу.
– Кирасу... – прохрипел революционер, – не надел... зря... – и умер.
Володя смотрел на его уже мертвое лицо. Смотрел – и не мог оторвать взгляда.
Не глядя, он протянул руку к ящику с бомбами. Вынул банку, начиненную гвоздями и рубленой проволокой. Шнырнул ее в коридор. Затем еще одну. И еще. И еще.
Взрывы следовали один за одним. Казаков, ползущих но коридору, разорвало в клочья, как и их товарищей до тот. Однако последующие никакого вреда никому не нанесли Рубленая проволока и гвозди ударялись в стены, но полицейские и жандармы, прикрывавшие казаков, предусмотрительно попрятались.
И только когда запас бомб-банок у Володи иссяк, они рискнули сунуться в залитый кровью коридор.
Бравый жандарм с лихо подкрученными усами бодро отсалютовал и доложил сразу и князю Амилахвари, и барону фон Дифенбаху:
– Ваше приказание выполнено! Дом очищен от супостатов. Одного живьем взяли. Остальные – готовы.
Жандарм сделал короткий жест, не допускающий двойного толкования. И сразу стало понятно, что он понимает под словом «готовы».
– Потери? – осведомился фон Дифенбах. Князя Амилахвари, похоже, подобные мелочи не волновали совершенно.
– Казаков много положили, – ответил жандарм. – Почитай, всех. Они первыми шли – вот и нарвались на бомбы. В коридоре, что перед дверью, где супостата взяли, кошмар что творится. Кровища кругом и куски тел. Будто на бойне какой.
– Я должен взглянуть на этот взятого живым террориста, – решительно заявил князь Амилахвари. – Веди меня к нему.
– Вассиясь, – замялся жандарм, – тот супостат уж больно ловко бомбами кидался. А ну как у него еще остались? Погодили бы вы, пока мы комнатенку его обыщем.
– К дьяволу, – отмахнулся Амилахвари, – будь у него еще адские машины, он бы их в вас кидал. Уж не сомневайтесь. Ведите уже!
Жандарм только плечами пожал. Решив про себя, что сделал все, что мог, чтобы отговорить начальство от безумного поступка.
– Вы со мной, барон? – обернулся князь к фон Дифенбаху.
– Увольте, – ответил тот ледяным тоном. – Я предпочту подождать, пока не выяснится, что бомб у террориста больше нет.
– С такой осторожностью, – рассмеялся чрезвычайно довольный собой Амилахвари, – медали и ордена вы будете получать только за выслугу лет.
Не дождавшись ответа фон Дифенбаха, он направился к злополучному зданию вместе с усатым жандармом. И не услышал, как барон едва слышно произнес: «А вы – посмертно».
Заброшенный доходный дом изнутри, действительно, напоминал бойню. На пороге его валялись окровавленные люди. В основном в местной одежде. Революционеры и выдавшие их уголовники. А вот внутри уже стали попадаться и тела казаков. Товарищи как раз собирали их и выносили, чтобы аккуратно уложить на телеги. О революционерах и бандитах никто пока не спешил беспокоиться.
– Вон там он сидит, – бросил жандарм, указывая наверх. – Там коридор длинный – в нем один супостат оборону держал. Многих казаков положил. И стрелял. И бомбу прямо под ноги, говорят, выкатил.
– Тебя там не было, – зло бросил ему казак с погонами вахмистра. – Все подальше от пуль держаться норовил. А как начальство пожаловало – тут он первый.
Говорить что-либо старшему по званию казаку, да еще и злому, как черт, усатый жандарм не решился. Понимал, что чревато. Князь Амилахвари сделал вид, что ничего не произошло.
Так, переступая через трупы, они добрались до длинного коридора. А вот там творился форменный кошмар. Густо замешанный на крови. Отсюда казаки чаще всего выносили товарищей по частям. Шагали с каменными лицами, держа оторванные взрывами конечности или волоча за собой остатки человеческих тел. С таким вот адским грузом шли они к выходу из коридора.
Желудок князя скрутили рвотные позывы. Но он усилием воли сумел удержаться. Скверно будет, если стошнит на все эти разорванные тела или в лужу крови. Он даже удержался от того, чтобы вынуть из кармана надушенный платок. Не стоит показывать казакам свою изнеженность, особенно перед лицом смерти.