Собственно говоря, у Буревестника в группе был только один химик. Бывший студент Володя Баградзе. Он происходил из неплохой семьи. Вот только отец его, державший лавку, разорился. Володя вынужден был бросить учебу и вернуться в семью. Тогда-то его и присмотрел для группы дальний родственник отца Володи. И позвал молодого человека в революцию. А тот согласился. Теперь Володя часто посылал семье деньги с эксов, сам же довольствуясь по-спартански малым.
— Взяли нашего химика, — сообщил утром предыдущего дня Дато. — Я поговорил с соседями его. Какая-то гнида настучала, что у него дома листовки есть. Вот за них и взяли. Но ничего другого не нашли.
Дато был главным соглядатаем в группе Буревестника. Революционер точно знал, что Дато приставлен к нему тифлисскими уголовными старшаками. Для того, чтобы действия революционеров не пересекались с уголовными и не мешали тем. Об этом сообщил ему все на свете знающий благодетель.
Тот объявился спустя две недели после того, как Буревестник перебрался из Севастополя в Тифлис. Конечно же, о переезде благодетелю Буревестник ничего не сообщил. Хотел таким образом избавиться от навязчивой опеки. Но не тут-то было!
— Раз только листовки, отделается дробью или миногами[3], если у каплюжного[4] начальства плохое настроение.
Воровская «музыка» — язык уголовников, на котором разговаривали многие в его группе, правда, сильно перемежая его словечками из местных наречий — накрепко пристала к Буревестнику. Пару раз он даже употребил «музыкальные» обороты при общении с благодетелем. Пришлось потом долго объяснять тому их смысл. Забавная тогда вышла история.
— Пусть кто-нибудь возьмет его сразу после экзекуции и ведет сюда, — распорядился Буревестник. — Парень он молодой, может глупостей наделать. За ним теперь глаз да глаз нужен.
Слишком хорошо помнил революционер, как такие вот восторженные юноши, столкнувшись с позором порки, кончали с собой. А терять единственного химика в группе Буревестник себе позволить просто не мог.
— Пригляжу, — кивнул Дато. — Заберу — и сразу к тебе доставлю.
И тут же вышел из небольшой комнатки, которую занимал Буревестник. Группа квартировала в доходном доме родственника одного из ее бойцов. Буревестник уже запутался во всех этих хитросплетениях, что забыл кого именно. Лишь у него была отдельная комната. Остальные же довольствовались топчанами в большом зале. Но никто не жаловался. Местные давно привыкли к таким условиям жизни. Да и для многих даже крыша над головой была не так давно непозволительной роскошью.
Только Дато ночевал где-то отдельно от всех. Что лишь подтверждало слова благодетеля относительно него.
— Лютуют каплюжники, — веско произнес Краб. Однорукий революционер тоже стал не чужд «музыки». — Значит, хорошо мы тут разворошили их осиное гнездо. Они и не знали, наверное, до нас, как революцию делать.
Тут он был прав полностью. Революционная борьба в патриархальном Тифлисе, как правило, сводилась к обыкновенному бандитизму. Буревестнику же удалось вдохнуть в нее новые силы. Заставить бояться местных жандармов. Однако настоящего рабочего класса, на который привык опираться Буревестник, тут просто не существовало. Другое дело — быстро растущий Баку с его добывающей промышленностью. Или хотя бы Поти — порт, там всегда есть, где развернуться.
Но пока жив гонитель и царский пес князь Амилахвари, Буревестник не покинет Тифлиса. Пусть ему и не удалось сделать тут всего, что он хотел, однако смерть амбициозного жандармского поручика станет идеальной точкой перед Баку или Поти. Слишком уж много крови тот успел попортить тифлисским революционерам. И в деле устранения князя Буревестнику очень нужен был Володя Баградзе. Без его адских машин до князя не добраться никак.
— Пора нам отсюда, — как будто прочел мысли товарища Краб. — Засиделись мы тут. Дальше-то что делать, а, Буревестник?
— Князя прикончим и вместе со всей группой рванем в Баку, — принял решение Буревестник.
Тем более что и благодетель уже несколько раз намекал, что именно в городе нефти ему бы очень хотелось увидеть группу Буревестника.
— Князя этого прикончить надо. Очень надо. За все с ним расквитаться. С собакой жандармской.
Краб поднялся с шаткого венского стула. Всякий раз, когда товарищ на него опускался, Буревестник гадал — развалится стул или выдержит еще раз. Стул пока стоически держался.