— Я не знаю, я только пересказываю тебе странности, Эдвард, — укоризненно заметила Элис, продолжая: — Еще одна необычная деталь: при пожарах лесной массив чаще всего выгорает овалом или кругом, если хвойные деревья растут плотно. Верно?
— Да, — протянул я, нахмурившись еще сильнее и пытаясь припомнить форму пожарища, которую мы с Джейкобом исследовали вдоль и поперек.
— Так вот, фото со спутника показывает вытянутое пятно протяженностью несколько километров, будто огонь передвигался по лесу узкой полосой. А затем и перепрыгивал, оставляя нетронутое пространство, создав пунктирную линию почти до середины заповедника.
— А это что значит? — прорычал я, раздраженный сведениями, на первый взгляд не дающими никаких новых объяснений.
Элис вздохнула:
— Этого я не знаю.
Я отключил телефон, с усилием игнорируя жалость, которую ко мне сейчас испытывал волк, все еще стоявший возле дверей. В его сознании я видел отражение собственного лица: измученного голодом вампира, не замечавшего физических потребностей тела, чьи черные как уголь глаза были безжизненны и пусты, за исключением тех мгновений, когда наружу прорывалась внутренняя агония.
— Ты не собираешься сдаваться, да? — кивнул Блэк, зная, что, пока он будет спать и набираться сил сегодняшней ночью, я, как и всегда, буду нарезать круги по заповеднику, уже не надеясь найти какие-либо свидетельства, но все же упрямо продолжая искать. Это помогало: за три недели, что мы провели здесь, я нашел несколько захоронений тел, никак не отраженных в полицейских документах. И всякий раз я испытывал непередаваемое облегчение, убеждаясь, что тела не принадлежат Белле… Потому что, если бы это была она… в мире не осталось бы больше ни одной причины для моего существования.
— Сколько еще мы будем торчать здесь, прежде чем займемся делом? — посмотрел оборотень мне вслед, когда я прошел в дом и обессиленно присел на скамью возле ярко пылающего камина.
Он думал о Виктории, мечтал о действиях, а не бестолковом безделье в этой дыре. Я был ему нужен, он не мог отправиться на охоту в одиночку: Сэм тут же отдал бы приказ вернуться в Форкс. Долгая история, но оборотни в конечном итоге приняли решение Джейкоба покинуть стаю с целью найти что-то о Белле – при условии, если он будет не один. Мое присутствие они считали гарантией его защиты, признав, хоть и не сразу, что я не причиню Джейкобу вреда сам и не брошу в случае опасности.
Возможно, Джейк был прав: пора было отступить. Копание в останках результата не приносило. И я мог вернуться сюда после того, как мы уничтожим рыжую убийцу.
Скамья заскрипела под весом квилета, когда он присел рядом со мной. Сочувствие, сочащееся из него как из рога изобилия, разрывало мне душу, но я не смел просить его прекратить – я был жалок и хорошо понимал это. Он имел право думать обо мне так, вдоволь насмотревшись на мое отчаяние в прошедшие недели.
— Почему ты ее бросил? — тихо спросил Джейкоб, внезапно преисполняясь потребностью просто поговорить. Мы никогда к этому не стремились – слишком разные, чтобы действительно стать друзьями, слишком занятые поисками, чтобы хоть на минуту остановиться. Вопрос был неловким, но индеец хотел знать ответ: — Я имею в виду: я думал, она тебе не нужна, раз вы все уехали. Но сейчас вижу, что ты… ее любишь. Не пытайся меня обмануть, я тебе не дурак, — прорычал он сердито.
В его голове засели образы разрушенной, разбитой, равнодушной к жизни Беллы – такой, какой ее нашли в лесу, где она заблудилась после моего ухода, когда пыталась догнать меня. Когда он увидел ее снова спустя несколько месяцев, она выглядела еще хуже: будто смертельная болезнь разъедала ее изнутри – Белла похудела, под глазами залегли круги. Она не спала ночами, почти не ела, перестала общаться с друзьями.
Сначала Джейкоб ненавидел меня за то, что я разбил сердце девушки. Он очень старался вернуть ее к жизни, и иногда ему удавалось заставить ее рассмеяться. Но это был мертвый смех. Всегда, даже когда испытывал надежду добиться взаимности в редкие минуты улучшения ее состояния, Джейкоб знал, что она все еще думает обо мне… Сколько бы времени ни прошло, едва что-то напоминало Белле прошлое, лицо ее бледнело, сердце пропускало удары, а в глазах поселялась глубокая боль. И Джейкоб ничего не мог сделать, чтобы исправить это.
И теперь он думал о том, насколько бессмысленным был мой уход, если я тоже любил ее.
— Я не хотел ей такой жизни, не хотел делать ее монстром, — пробормотал я, отнимая руки от лица и пристально глядя на огонь, вспоминая муки собственного превращения.
Джейкобу понадобилась минута, чтобы дошло.
— Она хотела стать вампиром?! — ахнул потрясенно он. В его сознании подобное желание выглядело недопустимым, кощунственным, невозможным, худшей судьбой. Белла не могла ХОТЕТЬ этого. Или могла, даже если он этого не понимал…
— Конечно, — прошептал я, воспоминания волка обрушились на меня, ломая волю и стирая выражение невозмутимости с лица, которое я едва мог удержать. — Она просила меня об этом чуть ли не каждый день с тех пор, как мы были вместе…
«Как это похоже на Беллу», — покачал головой волк. Он вспомнил шрам на ее правой руке – след несостоявшегося укуса Джеймса. Он знал ту историю, Белла рассказала ему, и теперь сопоставил новый факт с интонацией девушки, когда она говорила. Теперь он понял: в ее голосе звучало сожаление, что я отсосал из ее крови яд и не позволил превратиться в чудовище. Да, она действительно хотела стать вампиром, сделал вывод волк.
— Джейкоб, наша семья отличается от нам подобных, — предвосхищая вопросы, объяснился я, раз уж мы позволили себе откровенность. — Карлайл никого из нас не обращал здоровыми, так или иначе – мы все были смертельно больны, когда он нашел нас. Он считал это в каком-то роде спасением: я бы умер от испанского гриппа, если бы не Карлайл, Эммета – загрыз медведь, Эсми – упала со скалы… Белла могла оставаться человеком, и это все, что я когда-либо хотел для нее. Я слишком сильно ее любил, чтобы позволить ей загубить жизнь и душу. Когда я понял, что, если останусь рядом, она или уговорит меня обратить ее, или что-то случится, и я не смогу устоять… тогда я ушел. Надеясь, что это вынудит ее остаться человеком. Я хотел спасти ее… от самого себя и от своей судьбы.
Джейкоб молчал. Но его мысли были полностью открыты: столько времени ненавидя меня со всей возможной страстью, он даже не подозревал, что за моим поступком стояло такое благородство. И теперь ему требовалось усилие, чтобы это осознать. В конце концов он повернулся, чтобы взглянуть на меня, сбросив груз многолетней вражды и инстинктивного неприятия, увидев за внешней оболочкой монстра человеческую душу, способную на настоящее самоотречение. Его мелодраматичные мысли заставили меня закатить глаза: я слишком себя ненавидел, чтобы согласиться с тем уважением, которое вдруг вызвал в волке мой рассказ.